Ночью Август Эдуардович вновь связался по аппарату с министром. И министр, наконец, дал долгожданный решительный ответ:
«К зачинщикам применить жесточайшие репрессии. Ни в какие переговоры с представителями бастующих не вступать»…
Задолго до рассвета подгорский телеграф разнес по линии воззвание нового соглашательского комитета о прекращении забастовки. Комитет призывал покончить с анархией на железной дороге.
«Только напряженный труд и беспрекословное подчинение начальникам вырвут дорогу из когтей надвигающейся разрухи. Что же касается ваших требований, улучшения материального и правового положения, то таковые будут удовлетворены в ближайшем будущем. Не нарушайте же хода работ мятежными выступлениями, заявляйте о своих желаниях и нуждах начальству и спокойно ждите решения. Не предпринимайте своими средствами устранения нежелательных вам лиц. Вопрос о них будет решаться в полном согласии с вами. В дни испытаний нашего отечества всякая анархия гибельна. Итак, за труд, за дисциплину, за единение низших агентов дороги с высшими.
Начальник Н-ской жел. дор. Штригер-Буйновский.
Председатель комиссии уполномоченных от служащих и рабочих первого участка Ясенский.
Члены: Полуянов, Чарвинский, Ступин».
С утра на путях Подгорского депо стали появляться одинокие понурые фигуры. Три паровозные бригады, ожидая обещанной премии, еще с ночи заправили свои паровозы. Облачка бурого дыма омрачали ясное небо. Одиноко и нечасто закричали паровозные гудки. Один за другим потянулись к станции машинисты, кочегары, кондуктора, стрелочники. Общее поражение признавали не все и не сразу, после долгих колебаний и раздумий. В железнодорожном поселке люди выходили из своих хибарок, перекликались через заборы.
— Ну как, сосед, идешь?
— А сатана его знает… Подожду до вечера…
— А я пойду. Издыхаю от нудьги — сосет за сердце. Паровоз небось голуби опачкали. Да и жинка покою не дает — гонит. Того гляди, индюки нагрянут.
— Иди, Максимыч… Мабудь, и я за тобой…
И люди шли по одному, по два, молчаливые, униженные, стыдясь прямо взглянуть в глаза друг другу.
— Добастовались! Не выдержали — гайка слаба!
— Погоди, — выдержим! Придет время.
Во флигельке Остапа Егоровича Трубина тихо, как в покойницкой. Старший сын Андрей все еще не вернулся из очередного рейса. Забастовка застала его в соседнем Осиноватском депо. Остап Егорович тоже как в прорубь канул. Обманул, видать, самого начальника дороги ротмистр Дубинский: ни одного человека, арестованного в административном порядке, не выпустил.
И вот тихо теперь во флигельке Трубиных. Лишь изредка зайдут соседки-бабы, чтобы подать воды неподвижно лежащей Агриппине Даниловне. А лежит она третий день — с того часа, как ушел в депо Остап Егорович…
…Было так: смотрела она в темный угол, где смутно чернела облупленная икона Иисуса. При мысли о Максиме захотелось ей привстать, пожаловаться богу. Рука поднялась для крестного знамени и вдруг бессильно упала на подушку… Агриппина Даниловна почувствовала, что ноги ее тоже онемели, будто отмороженные. С этого и началось.
Она попыталась двинуть ими и не могла. Это походило на страшный сон, и Агриппина Даниловна застонала от предсмертной тоски. Слезы долго катились из ее глаз. Но никто не слышал ее стонов, никто не заходил во флигель. Окруженная безмолвием, Агриппина Даниловна пролежала так до вечера.
Очнулась она, когда совсем стемнело. За дверью царапалась и скулила дворовая собака Трубиных — Рыжий. Агриппина Даниловна хотела было позвать Рыжего, но изо рта ее вырвались странные, клокочущие звуки… Она слышала собачий визг, чувствовала мрак и холод, хотела встать и не могла.
И опять ужас охватил ее. Она вскрикнула и стала задыхаться. Рыжий все скреб лапой в дверь и скулил. Вдруг он обрадованно взвизгнул… Дверь отворилась, и в комнату кто-то вошел.
Это была соседка, жена машиниста. Она окликнула Агриппину Даниловну. В ответ раздались из темноты хриплые неясные звуки. Напуганная женщина выбежала в сени, вернулась с зажженной лампой.
С подушки смотрели на нее тускнеющие, полные какой-то отчаянной мольбы глаза. С белых губ Агриппины Даниловны срывались ломаные слова, точно она силилась рассказать соседке о своем горе на каком-то непонятном языке.
Соседка побежала сзывать людей. Сбежались, заахали, запричитали. А Агриппина Даниловна только мычала и следила странными умоляющими глазами за суетой женщин.
Только утром пришел железнодорожный врач и установил: паралич.