Фома Гаврилович молча слушал. Выражение угрюмой сосредоточенности не сходило с его темного лица. Он ни о чем не расспрашивал Софрика, лишь изредка наведывался в поленницу, принося то еду, то воду, то табак.
Макар Бочаров тем временем ходил, как шальной, — все не мог обиды забыть. Злоба Макара удвоилась, когда он увидел, что клевете его не поверил даже Евстигнеич. Полуянов к тому же похвалил Дементьева и обещал добиться для него в управлении дороги благодарности за спасение экстренного поезда, а ему, Макару, пригрозил увольнением.
Бочаров сейчас готов был пойти на все — может, поджечь эту проклятую будку, а может, убить самого Дементьева.
Около полуночи, перед обходом, Макар зашел в будку сто пятой версты — снять контрольный номер. Ночь была тихая, чуть морозная. Мягко похрустывал под ногами снег.
Макар снял с доски висевший у входа в будку железный номер, остановился свернуть цигарку и вдруг услышал: басовитый, еле уловимый говорок доносился откуда-то из-за угла. Держа в руке фонарь, он прошел на цыпочках за пристройку будки. Передним была запертая поленница. Оттуда и доносился тихий мужской голос. Макар затаил дыхание, припал к стене, весь напрягся от злорадного любопытства.
Вдруг он быстро задул фонарь, метнулся в сторону, присел за сенной приклад. Дверь поленницы отворилась, вышел с фонарем Фома Гаврилович.
Он неторопливо прошел мимо Макара в будку. Голова его задумчиво клонилась на грудь. Бочаров посидел еще с полминуты, изнывая от нетерпения, от тягучей, как зубная боль, злобы и обиды на весь равнодушный к нему мир.
«Ах ты, сволочь! У тебя кто-то хоронится… Ладно же!» — свирепо подумал Макар и, быстро вскочив, помчался к станции…
Не прошло и часа, как к будке номер сто пятый подкатила моторная дрезина. Фома Гаврилович еще не спал. В будку ввалились Сосницын и двое жандармов.
Со стороны дровяного сарая слышались частые, грохающие удары.
Одинокий и оглушительно громкий выстрел сменился звуками отчаянной борьбы.
— Фома Дементьев — ты? — металлическим голосом спросил долговязый, с тупой, выпирающей вперед челюстью Сосницын.
— Я — Дементьев, — ответил Фома Гаврилович.
Сосницын взмахнул — нагайкой, и зашитая в кожу свинчатка врезалась в правое безрукое плечо Фомы Гавриловича.
В будке поднялись невообразимый вой, причитания. Варвара Васильевна валялась у ног Сосницына, хватала его за мокрые сапоги. Ленка и Настя визжали, как безумные…
Фома Гаврилович молчал, — стиснув зубы, и лишь тряслась каштаново-черная с обильной проседью борода.
Его и Софрика посадили на дрезину, умчали на станцию…
После разговора с Друзилиным тревога Володи усилилась. При одной мысли о жандармах обдавало холодом. Он не очень ясно представлял себе, что ждет его у жандармов, но чувствовал: это будет не страшнее, чем первый допрос в кабинете Дубинского. Но что бы ни случилось, надо молчать. Молчание казалось какой-то непроницаемой стеной, за которую можно спрятаться от всех ужасов.
И вдруг это письмо от Зины! Теперь страх как-то отступил перед радостью. Оставаясь наедине, он вновь перечитывал письмо и забывал о предупреждении Друзилина. Пусть будет что будет, но ведь еще есть впереди что-то, ради чего можно и нужно жить!
Утром Володя вышел за калитку казармы. Косые лучи солнца отсвечивали на рельсах и в лужах воды так ярко, что приходилось жмурить глаза. Небо было голубое и теплое, как весной. Первый снег уже успел растаять, и между путями бежали веселые, с радужными узорами мазута, ручейки. Запах ржавчины, шпального креозота и паровозного дыма носился в воздухе, и все это — солнце, небо, ручейки — казалось волнующим и прекрасным.
Весь следующий день Володя был возбужден; работая в конторе, он то весело, вызывающе насвистывал, то хмурился, рассеянно и невпопад отвечал на вопросы Друзилина, то уходил на полустанок и прислушивался к разговорам. А разговоры велись самые мрачные.
К вечеру он снова впал в уныние. Хотелось бросить работу, уехать поскорее домой, рассказать обо всем отцу. Но ехать было нельзя: мастер поручил закончить сведения о ремонте пути. Володя работал до сумерек, потом вышел во двор казармы.
Звездная синяя ночь притаилась над полустанком, над холодной степью и, казалось, ждала чего-то. На путях отрывисто покрикивал паровоз. Из казармы вышла Анна Петровна и, окликнув Володю, приказала принести дров.
Он подошел к дровяному сараю, открыл дощатую дверь. В пропахшей древесиной суховатой тьме раздался пугливый шепот, загремели падающие поленья. Навстречу метнулось что-то белое, шмыгнуло мимо. Володя вздрогнул от неожиданности, чуть не вскрикнул и не сразу догадался, что это была Феня.