В дальнем углу между вагонными скатами тихо разговаривали двое деповских рабочих. Низкий, коренастый, с лысинкой на макушке и бурыми прокопченными усами, совсем закрывавшими рот, бурчал на ухо соседу — круглоликому малому:
— Молись, Афоня, может быть, боженька даст нашему брату-самоеду восьмичасовой рабочий день.
— Они нам уже дали, — мрачно ухмыльнулся молодой рабочий. — Ты, Вася, крестись… Слыхал про Остапа Трубина? На днях отправили его куда Макар телят не гонял… А жинка его лежит колодой — паралик хватил… А Андрюшка, сын Остапа, пришел в депо, сел на паровоз да с горя и въехал на вагоны. А какой машинист был… Вот и сгинули Трубины… Идем, что ль, отсюда. Ну их с молебствием ихним… Гайку им в дыхало!..
Рабочие, бесцеремонно расталкивая конторских служащих, направились к выходу. Молебен заканчивался. Певчие пели последние стихиры, священник кропил смирившихся железнодорожников святой водой. Догорали, отекая воском, свечи…
К Штригер-Буйновскому на цыпочках подошел Мефодий Федорович.
— Ваше превосходительство, рабочие и служащие Подгорского узла желают поздравить вас со славным десятилетием вашей прекрасной деятельности на благо дороги. Они ждут вас после молебна в железнодорожном театре.
— Отлично, отлично, — сказал Август Эдуардович и первым грузно сошел с помоста. За ним последовали остальные.
Священник уже снимал епитрахиль и ризу, служка тушил свечи, какие-то румяные молодые люди в суконных поддевках и ярко начищенных сапогах выносили хоругви…
В любительском театре, где так досталось недавно устроителям противозабастовочного собрания, ожидало человек сорок служащих. В большинстве это были конторские работники.
Мефодий Федорович произнес выученную наизусть речь, восхваляющую добродетели Августа Эдуардовича. Лысенький, бледный старичок в длинном до колен сюртуке поднес начальнику дороги витиевато украшенный адрес в богатой папке, оправленной в серебро. Произнося длинную фразу, он не докончил ее, запутался, прослезился…
Август Эдуардович растрогался, обнял старика и поцеловал в желтую лысину. Все долго и шумно аплодировали. Чествование любимого начальника закончилось краткой, но, по обыкновению, горячей речью Штригер-Буйновского.
Всем присутствующим на торжестве он тут же обещал новогоднюю премию в размере, зависящем от заработка. Это вызвало новую бурю восторга. Начальника дороги вынесли из театра на руках, усадили в коляску. Август Эдуардович и все приглашенные уехали на торжественный обед.
Приехав в Подгорск, Варвара Васильевна тотчас же отправилась к Ясенским.
Она не видела Марийку два с половиной месяца и еле узнала в чистенькой нарядной барышне свою босоногую загорелую дочку.
Слезы застилали глаза Варвары Васильевны, но она крепилась. Марийка еще не знала, что случилось. Она тут же в вестибюле повисла на шее матери, проводила ее в свою каморку.
Варвара Васильевна рассказала о несчастье. Марийка растерялась. Арест отца и Володи в первую минуту показался ей выдумкой. Варвара Васильевна вынула письмо.
— Проведи меня, доченька, к главному нашему начальнику, к Ясенскому… Я попрошу его за отца и Вольку.
Только тут Марийка поняла, какая большая беда свалилась на семью. Медлить было некогда.
— Давай, мамка, я сама… Там гости, генералы всякие и начальники. Тебя не пустят. Ты посиди, а я сбегаю.
В это время где-то далеко по коридору сердитой трелью рассыпался звонок, и Марийка, схватив письмо, выбежала из каморки.
«К нему, только к нему… Он такой добрый… Он не откажет», — с надеждой думала она. Марийка уже видела, как важный и всегда ласковый Ясенский читает письмо, потом тут же велит выпустить отца из тюрьмы.
Аделаида Александровна, голубоглазая бледная женщина, остановила Марийку у входа в гостиную.
— Ты куда запропала, милая? — спросила она недовольно. — Иди к столу. Сейчас же!
— Ко мне мать приехала… — начала было Марийка, но хозяйка капризно перебила ее:
— Что такое? Ты же знаешь — у нас гости… И всяких родственников на время оставь…