Слезы их смешались. Володя обхватил руками тонкую шею сестры.
— Я не буду, Марийка… Ведь я не маленький… Не плачь, — уговаривал он девушку, а сам не мог удержать слезы.
Наконец он выпрямился и проговорил твердо и сердито, будто бросал кому-то вызов:
— Ничего, Марийка… Я не сдамся. Поступлю на работу, буду зарабатывать деньги и учиться буду. Я покажу им, я докажу, — кому-то погрозил Володя и даже поднял сжатый кулак, — я своего достигну… Тогда посмотришь…
Марийка смотрела на брата с надеждой. В полумраке спальни черные, полные слез глаза ее светились доверчиво и ласково.
— Будешь учиться, Воленька, а как же… Ты же не виноват, что они тебя не приняли… — шептала она. — Я тоже пойду работать. Вот, говорят, в городе на завод девчат принимают, а то на модистку учиться пойду.
Обнявшись, Володя и Марийка долго разговаривали, пока не зазвенел в соседней комнате сигнальный звонок…
На другой день вернулась из города Варвара Васильевна, и Володя узнал, что руку отцу отрезали в тот же вечер по самый локоть: врачи торопились, боясь заражения крови. На лицо матери легло выражение глубокой скорби, взгляд рассеянно скользил по окружающим предметам. Мысли ее, казалось, были далеки от будки, от переезда, от всего, что еще вчера так живо интересовало ее.
Но она все так же выходила к переезду встречать поезда, и рука ее поднимала свернутый флаг, и никто из пассажиров, выглядывающих из окон, не знал, что у переездной сторожихи такое большое горе. Женщина подолгу смотрела вслед уходящему поезду, потом, как бы очнувшись, вялой походкой возвращалась в будку. Что бы ни начинала она делать, все из рук валилось. Иногда она бесцельно ходила по будке, точно ища чего-то.
В полдень со станции пришел ремонтный рабочий Макар Бочаров, глуповатый и злобный мужик, прославившийся бессмысленными и жестокими выходками. Макар ловил кошек, бездомных станционных собак и бросал их под поезда, наблюдая, как под колесами, паровоза находят они мучительную кончину. За это Макара несколько раз избивали свои же рабочие, но он не прекращал диких забав; о них свидетельствовали валявшиеся на путях, далеко за станцией, изуродованные трупы ни в чем не повинных животных; много собак бегало по станице с искалеченными ногами, с оторванными хвостами, помятыми спинами. Когда спрашивали Макара, зачем он мучает животных, глаза его сердито темнели, тонкие губы, обрамленные жиденькой грязноватой порослью, болезненно кривились:
— А кому они нужны, собаки-то? Пускай их режет. Да и смотреть очень занятно на них. Все не так скушно… по путям ходить.
Макар Бочаров, не здороваясь, зашел в будку и потребовал у Варвары Васильевны ключ и молоток Фомы Гавриловича.
— Зачем тебе, собачий душегуб, чужой инструмент? — недружелюбно спросила Варвара Васильевна.
— Не чужой, а казенный, тетка, — ухмыльнулся Макар. — Давай, давай. Меня мастер прислал. Буду вместо Дементьева обходы делать.
Макар бесцеремонно, по-хозяйски, снял с дощечки контрольный железный номер, прицепил к поясу коробку с петардами Фомы Гавриловича и, схватив ключ и молоток, вышел, стуча грубыми сапогами.
Володе, молча наблюдавшему за этой сценой, захотелось догнать Макара, вырвать у него отцовский молоток и ударить им рабочего.
— Вот, сынок, — со слезами в голосе сказала Варвара Васильевна, — узнал бы отец, кто взял его инструмент…
Она еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Мучительный, тоскливый день близился к вечеру. Володя не уходил из дому только потому, что не хотел оставлять мать одну. Ему казалось, что он, только он мог успокоить ее.
За окном по-прежнему пробегали поезда, уныло звенели телеграфные провода, изредка дребезжал сигнальный звонок.
Вечером на сто пятую версту пришел дорожный мастер Антипа Григорьевич. Постукивая шаблоном, он кликнул со двора Варвару Васильевну.
— Ну, как, Дементьева, у тебя дела? — строго спросил он. — Переезд охраняешь?
— Охраняю, господин мастер, — почтительно ответила Варвара Васильевна, вытирая о фартук руки.
— Смотри, чтоб все было в аккурате. Где твои флаги? Почему без флагов вышла?
Сторожиха смутилась: флагов при ней не было.
— Как же это ты, Дементьева, без флагов выходишь? Флаги должны быть при тебе всегда, как ружье при часовом, — наставительно и все так же строго заметил Антипа Григорьевич. — Ну-ка, принеси флаги.
Варвара Васильевна бросилась в будку, вернулась с флагами, засунутыми в кожаные чехлы, но без пояса. Второпях она забыла о поясе. Антипа Григорьевич нахмурился, бородка его сердито топорщилась над воротником наглухо застегнутой форменной тужурки.