— Ты шутишь, Вань?
— Зачем? Делом христовым не шутят, Фома.
Фома Гаврилович усмехнулся.
— Та-ак… — протянул он. — Ну, вот и дожили мы с тобой, что веру стали менять. Да зачем же тебе новая вера, Вань? Что она тебе — нужду поправит?
Иван Гаврилович смущенно смотрел на брата.
— Разве вера должна нужду поправлять? — мягко возразил он, — Христос в нужде жил и правду творил. А нам почему нельзя?
— Мы итак в нужде живем. Наработаешься — жрать захочешь. А кто даст тебе хлеба кусок? Бог? А где он? — Глаза Фомы Гавриловича насмешливо блеснули. Он показал на больничные койки. Вот, погляди, сколько их, калек-то. И у каждого дети. Вот сошел бы бог твой да и поправил бы им руки-ноги-то…
— Придет — погоди! Скоро уже, — пророчески вытянул палец Иван.
— Мне-то руку зачем бог твой отнял? — недобро усмехнулся Фома Гаврилович. — Мешала она ему, что ль? Обман, все обман…
— А где не обман? От кого нам правды ожидать? Ну-ка, скажи, а? — горячился Иван Гаврилович. — Кто даст нам правильную жизнь? В прежней вере правды не было, а в нашей есть. А без правды, без утешения душе легко ли жить? — настойчиво и страстно спросил Иван Гаврилович.
— И ты это окончательно? — огорченно спросил Фома Гаврилович, глядя на брата, как на безнадежно помешанного.
— Окончательно, — твердо ответил Иван.
— Ну и дурак, хоть ты и старший, — вдруг с сердцем выругался Фома и запахнул полы халата. — Тоже, новость привез!
Иван побледнел, встал со стула, смущенно поглаживая бороду.
— Христос да простит тебе, брат Фома, — тихо сказал он.
— Так, так… А ежели тебе жандарм в морду даст, ты тоже так скажешь? — уж злобно спросил Фома Гаврилович.
— Так…
Ну, тогда ступай, — махнул рукой Фома Гаврилович, — тоже, нашел себе веру!
— Баптистам сам граф Лев Николаевич сочинитель Толстой писал, советы давал, — козырнул последним доводом брат Иван.
— На то он и граф… А ты-то куда полез? Эх ты, еловая голова! Слыхал я, жуликов среди баптистов боле, чем среди православных. Попов, говоришь, нет, а кто же ими руководствует?
— Нами руководствует праведный старец Агапит. Он последние деньги братьям и сестрам во Христе раздает.
— Тебе-то много дал?
— И мне давал…
— А сам с братии сколько берет? Эх, Иван, Иван, тошно мне тебя слушать.
— Ну и бог с тобой…
Братья посидели еще немного, избегая смотреть друг на друга. Больные с соседних коек, давно следившие за необычайным разговором, смотрели на братьев с насмешливым любопытством.
Фома Гаврилович болезненно морщился, судорожно поводил забинтованной култышкой.
— Ну что я тебе скажу? — С раздражением вновь заговорил он. Не о чем говорить нам теперь. У меня другие думки. Ты вот о Христе, а я о чертях буду говорить. Ну-ка? Когда руки нет, так о чертях легче думается.
Фома Гаврилович вызывающе заблестел глазами.
— Я за тридцать лет, по степи хаживаючи, и о боге-то стал забывать. В чем бог, скажи?
— В заповедях христовых, в евангелии, Фома…
— Нам другая евангелия нужна…
— Какая? — насторожился Иван.
— Не знаю. Только не ваша баптистская. Уходи!.. — почти выкрикнул Фома Гаврилович.
— Прощай, брат, — тихо и скорбно ответил Иван.
Фома Гаврилович не ответил. Иван нерешительно потоптался, вытер рукавом халата заслезившиеся глаза, на цыпочках пошел к двери. У порога он оглянулся. Фома Гаврилович стоял у окна спиной к нему.
Иван окликнул брата, но тот не обернулся.
— Эх, боже ты мой, — жалобно вздохнул Иван Гаврилович и, безнадежно махнув рукой, вышел из палаты.
На улице, у входа в больницу, он присел на ступеньки и тупо осмотрелся. Мимо проезжали, грохоча и обдавая пылью, тяжебные ломовые телеги, катились пролетки извозчиков. По грязной привокзальной площади торопливо шли незнакомые люди.
— Ведь вот оказия! — с недоумением вслух сказал Иван Гаврилович. — Как же без веры-то, Фома? Каково жить? Без смысла?
Никто не ответил Ивану Гавриловичу. Чужой серый город дышал равнодушием и скукой.
Антипа Григорьевич Полуянов начал работу на железной дороге семнадцатилетним малограмотным пареньком. Трудолюбивый, с незаурядным практическим умом и памятью, он самоучкой быстро усвоил технику путевого хозяйства, обратил на себя внимание начальника участка и уже через три года был назначен артельным старостой, а еще через два — дорожным мастером.
Так, малограмотным, не бойко владея письмом, Антипа Григорьевич и прослужил дорожным мастером сорок с лишним лет.
За долгую безупречную службу дорожное начальство удостоило его нечастой награды — золотой медали.