Любовь к железнодорожному делу, мужичье упорство и практические знания выдвинули Антипу Григорьевича в ряд наиболее опытных дорожных мастеров. Не зная математики, он какими-то одному ему знакомыми способами производил технические расчеты, угадывал степень нарушения путевых кривых, подъемов и уклонов. Он изобрел новый способ смены мостовых ферм, разгонки зазоров на стыках рельсов.
Дрезиной-шведкой Антипа Григорьевич пользовался только в самых экстренных случаях, а в прочие часы осматривал околоток пешком, не разлучаясь со стальным шаблоном. На своем десятикилометровом участке за сорок лет он до мелочей изучил каждый метр полотна, все уклоны, закругления, мосты.
Вставал он чуть свет и уходил на пути вместе с рабочими.
Врожденные привычки крестьянина перенес он и на свой путевой околоток, к которому относился, как к собственному двору. И как крепкий зажиточный мужик, который суров в обращении со своими батраками и домочадцами, Антипа Григорьевич был требователен и строг с рабочими, мог наказывать их, прощать и миловать. Бережливым хозяином оставался он здесь, на железной дороге, среди рельсов, шпал, котлованов и мостов. Они были для него тем же, что плуги, бороны и кони для земледельца.
Иной раз среди ночи, особенно в ненастную погоду, в ливень или вьюгу, Антипа Григорьевич потихоньку одевался, брал шаблон и фонарь и уходил из дому осматривать путь. Совершая ночной обход, путевые сторожа с удивлением встречали низкорослого, закутанного в плащ или тулуп старика, выслушивали сердитые выговоры, наставления о бдительности.
Крестьянский обычай — охранять двор свой и не выносить сор из избы — заставил Антипу Григорьевича подговорить людей свалить вину за катастрофу на ни в чем не повинного машиниста. Но дело принимало оборот, неожиданный для самого Антипы Григорьевича.
Дней через десять после происшествия на станцию Овражное прикатил из Подгорска паровоз со служебным вагоном. Вагон был новенький и чистенький, как бонбоньерка, сиял темно-синим лаком и начищенными до слепящего глянца медными поручнями. Такой же начищенный до блеска, выкрашенный в зеленый цвет паровоз на высоких красных колесах, шипя паром, остановился против станционного здания.
Из вагона вышло участковое начальство — человек восемь, все в парадных мундирах с блистающими на солнце пуговицами и погонами. Придерживая ножны шашки, последним ступил на перрон жандармский ротмистр, высокий, худой, с сухим лицом, черными нафиксатуаренными усами и впалыми безжизненно-холодными глазами.
Станционный жандарм Евстигнеич, жирный, добродушный, обленившийся человек с шарообразным животом и огненно-рыжими усами, стоял у вагона, глядя на ротмистра немигающими глазами. Евстигнеич все время держал толстую руку у козырька, ему было жарко и тяжело. Но ротмистру не понравилось такое усердие. Он презрительно покосился на Евстигнеича, сказал сквозь зубы:
— Опустите руку, Свинаренко. Вы бы лучше следили за выполнением секретных предписаний.
Евстигнеич испуганно опустил руку, ожидая нагоняя. Слова ротмистра таили какой-то недобрый, загадочный смысл.
Поезд встречал Аркадий Валерьянович Чарвинский. Он то и дело щелкал каблуками, прикладывая руку к фуражке с алой тульей, приветствовал начальников. Развязный и фатоватый, как всегда он был меньше всех смущен их приездом и даже успел шепнуть дежурному по станции:
— Специальная комиссия… это знаете, голубчик, не зря… Что-то будет особенное…
Поскрипывая шевровыми сапогами и разнося по платформе запах духов, начальники направились к конторе дорожного мастера. На платформе остался один ротмистр. Он уже распекал Евстигнеича.
— Вы не жандармский унтер-офицер, а шляпа! — кричал ротмистр. — Военное время, а вы кур по станции гоняете. Вам за коровами да свиньями смотреть, а не за порядком! Распустились! Безобразие!
— Что-то будет, голубчик… Ох, знаете, это не зря… — опять шепнул Аркадий Валерьянович дежурному по станции.
Антипа Григорьевич, заранее предупрежденный о приезде комиссии, не торопясь, спокойно вышел навстречу гостям. С шаблоном он не расстался и на этот раз.
— Наш мастодонт, вероятно, и спит с шаблоном, — смеясь, заметил начальник участка пути Ясенский, высокий статный мужчина лет тридцати пяти, с холеным надменным лицом и длинным горбатым носом.
— Живой анахронизм, но, знаете, гораздо интереснее других молодых, — улыбнулся его помощник, инженер Синебрюхов, низкорослый, круглоголовый, с мягким спокойным выражением на юношески пухлом лице. — Знаете ли, посмотрю я на этого Антипу и невольно переношусь во времена строительства первых российских железных дорог. Тогда вот такие же мужики заправляли артелями… Помните некрасовское: «Все заносили десятники в книжку — брал ли на баню, лежал ли больной…» Сами из мужиков, самоучкой грамоте учились, чтоб потом со своего же брата-мужика шкуру драть…