— Вы все со своими литературными аналогиями, Борис Сергеевич, сказал Ясенский. — Сегодня мы старика должны огорчить. Наш уважаемый ротмистр обнаружил крамолу даже на его околотке.
— Откуда вы все знаете, Владислав Казимирович? Вы в курсе жандармских дел? — сощурился Синебрюхов.
— Ротмистр Дубинский почему-то находит нужным доверять мне свои тайны, — усмехнулся Ясенский.
Антипа Григорьевич подошел к комиссии и, переложив шаблон в левую руку, правой неловко, по-стариковски взял под козырек.
Ясенский позволил Антипе Григорьевичу прикоснуться к своей холеной руке и тут же, нисколько не стесняясь присутствием мастера, тщательно вытер ее надушенным батистовым платком. Не глядя на старика, спросил:
— Вы собрали всех причастных к происшествию?
— Так точно, господин Ясенский. Кроме путевого сторожа Дементьева, каковой в больнице, все собраны, — почтительно, но с достоинством ответил Антипа Григорьевич.
— Господа, все готово, — обратился Ясенский к членам комиссии. Я думаю, мы сначала ознакомимся с показаниями нужных нам лиц, а затем поедем на место происшествия. Дорожный мастер, пришлите в служебный вагон артельного старосту Шрамкова и старшего рабочего Черевкова.
— Слушаюсь, — сказал Антипа Григорьевич, быстро обегая зорким, настороженным взглядом членов комиссии.
Начальство двинулось к поезду, Антипа Григорьевич рысцой побежал в контору.
Прохор Егорович Шрамков сидел в конторе в ожидании расследования, волнуясь, как школьник перед экзаменом. Толстое, цвета дубленой кожи лицо его было растерянным и жалким. Никто не узнал бы теперь в Прохоре важного и степенного артельного старосту.
— Сидишь, куманек? — насмешливо спросил Антипа Григорьевич, входя в контору и звякая шаблоном.
Полуянов издевался — никогда он не крестил детей артельного старосты.
— Сижу, Антипа Григорьевич. Душа вся изомлела, — вздохнул Прохор Егорович. — И чего это принесло их таким табуном?
— А как ты думаешь? Зачем приехала специальная комиссия? Значит, не все расследовано, — сказал мастер, забирая в сухонькую горсть тощую бородку. — А все оттого, Прохор, что виноват ты, да еще как виноват… Ну вот, пойду я сейчас и доложу, что никаких сигналов ты не выставлял. Как ты думаешь, что тогда тебе будет?
— Не погубите, Антипа Григорьевич…
— Ага, сукин сын! А мне каково? Ведь ты мой околоток запакостил, так?
— Наложил пятно, Антипа Григорьевич, но ведь не от умысла, а по упущению…
— То-то, Прохор… Иди-ка ты в вагон да держись крепко. Ты рабочих подговорил?
— Подговорил.
— Ну, валяй с богом.
Прохор Егорович ушел. Табельщик Яша, здоровенный краснощекий парень с заплывшими глазами, славившийся по участку своим изумительно живописным почерком, нагнувшись над конторским столом, писал.
— Яшка, — позвал его Антипа Григорьевич.
— Я вас слушаю, — оторвался от бумаг табельщик.
— Ты слышал, что я Прохору говорил?
— Слыхал, Антипа Григорьевич…
Яша лукаво смотрел на мастера.
— Никому об этом, так?
— Так… — усмехнулся Яша. — И что вы, Антипа Григорьевич, разве я не понимаю?
— А как ты думаешь, Яша, стоило ли главному жандарму из-за какого-то случайного происшествия приезжать?
Яша зевнул, отложил ручку, потянулся, запрокинув руки за толстый, как у мясника, затылок.
— А черти его батька знают, может, и не стоило…
— Не царь ли должен проехать, Яша? — таинственно прошептал Антипа Григорьевич. — Понимаешь, тот раз, перед тем как царю проехать, ротмистр Дубинский тоже приезжал.
— А кто его знает, может, и царь… — лениво согласился Яша.
В служебном вагоне тем временем уже заседала комиссия, учиняя допрос Шрамкову. За столиком, заставленным бутылками с сельтерской водой и вазами с яблоками и виноградом, сидели Ясенский, Синебрюхов, начальник участка службы тяги, начальник отделения службы движения и их помощники. Начальники лениво задавали вопросы, ели яблоки, попивали прохладительное. Шрамков стоял у стола, обливаясь потом. От запыленных сапог его из грубой кожи удушающе несло дегтем. Ясенский то и дело прикладывал к носу платок, нетерпеливо морщился. Лучи еще жаркого сентябрьского солнца сквозили через щели спущенных на окнах вагона бархатных штор.