— Подбивают толчки, — ответил сгоравший от унижения и стыда Константин Павлович.
— Что вы все — толчки да толчки. Вы должны заниматься не только толчками! — гремел Ясенский. Его бархатистый, мягкий голос далеко разносился в вечерней тишине, — он был слышен на самом разъезде. Там на перроне уже собрались начальник разъезда, дежурный и телеграфист.
— Братцы, уже намыливает башку нашему Друзилину Ясенский, — хихикал, потирая руки, телеграфист. — А потом к бабе его завалится на всю ночь… Эх, тяжела мастерова доля…
— Вообще мне придется, очевидно, всерьез о вас подумать, уважаемый Константин Павлович, — многозначительно закончил Ясенский. — Дальше так работать нельзя. Даю вам неделю, чтобы привести околоток в надлежащий вид. Иначе прошу извинить… О последствиях задумайтесь сами.
Друзилин, окончательно обескураженный столь строгим напоминанием, только сопел, что-то невнятно бормоча в свое оправдание. Он и сам понимал, что был никудышним мастером и держался на околотке только благодаря Аннушке.
Ясенский, Антипа Григорьевич и Друзилин подошли к поджидавшей их дрезине.
— Сейчас же поезжайте на мост сто десятой версты и сделайте промеры котлована, — приказал Друзилину Ясенский. — Там у вас заметны грязевые наносы после дождей, их следует немедленно расчистить.
— Слушаю-с, — по-медвежьи переминаясь с ноги на ногу и с тем же выражением подавленности на лице пробормотал Константин Павлович.
— Затем побывайте на полуказармах и соберите у артельных старост сведения о количестве добавочного балласта. Проинструктируйте путевых сторожей и переездных сторожих на случай следования высочайшего поезда.
— Слушаю-с, — механически повторял Друзилин.
«Этой работы хватит ему часов на пять», — подумал Ясенский.
— А теперь, господа, оставьте меня, — я хочу отдохнуть. Я, вероятно, направлюсь к вам, уважаемый Константин Павлович.
— Очень рад… Очень рад… — склонил голову Друзилин. — Когда изволите уезжать, Владислав Казимирович?
Он был рад, что начальник, смягчился.
— Завтра утром… Курьерским. Подвезите меня, господа, к казарме и поезжайте…
— Слушаюсь… Вас проводить до казармы? — с вымученной любезностью спросил Друзилин.
— Нет, не беспокойтесь. Вы поезжайте… Поезжайте…
Слушая этот диалог, Антипа Григорьевич только сердито пощипывал бородку. А когда дрезина, высадив начальника у казармы, покатила дальше, он горестно вздохнул, негодующе громыхнул шаблоном о пол дрезины: просто невыносимо было смотреть, до какого унижения можно довести человека!
Ясенский размашистым шагом вошел во двор, не обращая внимания на рабочих, снявших при виде начальника шапки, толкнул дверь казармы.
Аннушка стояла у порога, опираясь о дверной косяк согнутой в локте рукой, чуть испуганно и радостно смотрела на Владислава Казимировича сияющими черными глазами. Это была женщина лет двадцати восьми, начавшая полнеть, но все еще стройная, с гибким и сильным телом и высокой грудью. В ее матово-смуглом лице с упрямым чувственным ртом и высоко взметнувшимися тонкими бровями таилась та властность и смелость, от которой на первых порах люди слабохарактерные чувствуют себя робко и растерянно.
«Она все еще чертовски хороша», — подумал Владислав Казимирович и шагнул к мастерихе.
— Владислав… Вот не ждала… — грубовато-сильным певучим контральто сказала Аннушка и усмехнулась. — Заходи, милости просим.
— Я прошу тебя — тише… там рабочие, — предупредил Ясенский, входя в прохладную, уютно обставленную, полную тихого сумрака комнату.
— А что рабочие?.. Не впервой ведь. — Аннушка усмехнулась. — Друзилишку моего отправил?
— Уехал на околоток… — Ясенский смущенно крякнул.
— Ну и леший с ним. Пущай едет… Ты-то надолго?
— Ночевать буду…
— Ох, как хорошо! А крадешься ты, словно кот по крыше. А я вот ничего не боюсь. На-ка!
И женщина порывисто обняла Ясенского, звонко поцеловала в губы несколько раз.
— Как я рада тебе, сахарный мой… Прокисла я тут совсем со своим мешком. Спасибо, что заехал…
Ясенский уселся на стул, с наслаждением протянул ноги.
— Ох, тоска смертная без тебя, — продолжала жаловаться Аннушка. — И так всю жизнь маяться мне. Хорошо — хоть не забываешь, проведываешь. На сына-то взглянуть хочешь? Позвать, что ль? — лицо Аннушки озарилось светлой улыбкой.
— После, после, — замахал рукой Владислав Казимирович. — Я устал…
— Ну, посиди… А я угощение приготовлю… Чем угостить-то тебя? Уж я угощу тебя нынче. Ох, как угощу…