Ему был не совсем понятен смысл посещения Ясенского, но он догадывался, что в поручении Аннушки было что-то обманное, нехорошее, что о нем следовало бы рассказать Друзилину. Но, представив себе вызывающую улыбку женщины и растерянную приниженность мастера, он отогнал от себя эту мысль…
Володя сидел на шпалах час, другой, а дрезины все еще не было. Уткнув в колени голову, он задремал. Шелест тополей, то тихий и прерывистый, спадающий до чуть слышного лепета, то мятежный и громкий, похожий на шум морского прибоя, не угасал в его ушах.
Но вот заунывный одинокий звук задрожал в шуме листвы. Он становился все громче, настойчивее. Володя открыл глаза. У семафора сердито кричал паровоз. Володя спрыгнул со штабеля, выбежал на пути. В шуме поезда ему послышалось постукивание дрезины. Огни паровоза выползли из тьмы, черный товарный состав, звякая буферами и скрипя колесами, подергался и затих у полустанка.
Быстрые шаги послышались за спиной Володи. Он обернулся. Сквозь сумрак на него надвинулась тощая долговязая фигура, знакомое улыбающееся лицо наклонилось к нему.
— Алеша… ты?.. — изумленно вскрикнул Володя.
— Я… а то кто же? Только ты тише.
— Почему тише? Откуда ты, зачем?
— Я приехал товарным поездом. Дела, брат-химик, такие, что узнаешь — ахнешь.
— Какие дела?
— Ой, сейчас все расскажу. — Алеша оглянулся, прошептал: — Сядем-ка.
Володя насторожился, выжидающе всматривался в вытянутое худое лицо товарища. Они присели на шпалы.
— Ну, Волька, влетит нам… — сказал Алеша.
— Да за что? — все еще ничего не понимая, спросил Володя.
— Вызывали меня к жандарму… — хвастливо сообщил Алеша. Завтра и тебя позовут, так и знай. А Михаил Степанович Ковригин, — знаешь, кто? Политик-крамольник, во! Его уже посадили в тюрьму.
Володя привскочил и снова сел.
— Не ври, — тихо проговорил он.
— Стану я врать… Арестовали его, понимаешь? Он из тех, что царей убивают, во! Знаешь, как Александра Второго… Хакнут из-за угла, и ваших нет! А сегодня пришла к нам твоя мать и говорит, главный жандарм допрашивал ее насчет Ковригина, книжки его забрал. Про тебя все спрашивал.
Володя молчал, разинув рот.
— Михаил Степанович… книжки, как же это? Хлопотал о нас… — бормотал Володя.
— Вот те и хлопотал! — Алеша сердито сплюнул. — Они, брат, похлопочут так, что враз в тюрьму угодишь… Гимназия, гимназия… Вот она, какая гимназия… Мамка твоя плачет. Просила меня, чтоб я поскорее к тебе съездил, про все рассказал.
— Как Михаил Степанович мог царя убить?.. Он хороший человек… — голос Володи дрожал. — А книжки-то зачем забрали? Что они — мешали жандарму?
— А я почем знаю? Позвали и моего отца к жандарму. Пришел он оттуда злющий, как собака. Хвать меня за ухо! Я, кричит, покажу тебе, как в город ездить! Ты, говорит, не знаешь, сколько людей в девятьсот пятом году на каторгу законопатили?…
— А кто законопатил? Зачем?
— Да жандармы, ну их к монаху!
Друзья тягостно помолчали.
— Боязно мне, Алеша… — тихо сказал Володя.
— А мне, думаешь, не боязно? Жандарм как гаркнет на меня — я так и присел. Ох и злющий, сатана проклятая! Высокий такой, усищи черные, глаза будто у крокодила.
— Не бил он тебя? — замирая, шепотом спросил Володя.
— Не бил, а грозил. Сказал, если еще случится что-нибудь, тогда нагайкой запорет.
— Да за что же?
— А я почем знаю! Ты вот домой поезжай. Мамка там напугалась здорово.
Алеша встал, поеживаясь.
— Ну, брат-химик, я поеду. Кажись, поезд на Овражное отходит. Едем вместе, Волька.
— А как же я? Мне надо у мастера отпроситься. — Володя схватил друга за руку: — Оставайся, Алеша, до утра. Вместе и поедем.
— Ну, нет, брат. Отец у меня сейчас злой — не хуже жандарма. Того и гляди, волосья повыдергивает. Эх, Волька! И где он взялся на нашу голову, этот Ковригин!
На разъезде свистнул паровоз.
— Побегу я! — крикнул Алеша и, тряхнув руку Володи, исчез в темноте.
Володя слушал, как сиплый сердитый голос крикнул на разъезде: «Давай!», как зацокали буфера вагонов и заскрежетало железо, смотрел на уползающую в тьму вереницу вагонов и все еще ничего не понимал. Иногда ему казалось, что приезд Алеши и его рассказ приснились ему.
Но вот страх и недоумение опять охватили его.
Мысль, что теперь он никогда не увидит Михаила Степановича, не услышит его советов, не будет читать его книг, показалась ему ужасной. Еще одна утрата, — она делала жизнь Володи совсем пустой и унылой.
Ничего не соображая, он зашагал вдоль путей. И вдруг впереди возник знакомый дробный стук колес. Володя едва успел отскочить в сторону. Еще секунда — и дрезина сбила бы его с ног. Он бросился ее догонять, но дрезина уже остановилась, и с нее слез Друзилин. Он не узнал в темноте табельщика.