Варвара Васильевна смотрела на жандарма, растерянно мигая покрасневшими от слез веками. По лицу Володи она уже поняла, что ничего страшного не случилось, и радость заблестела в ее глазах.
— Иди-ка, тетка, распишись, — пригласил ее Заломайко и ткнул в какой-то лист толстым пальцем.
Варвара Васильевна, ничего не соображая, вывела свою фамилию. Руки ее дрожали.
— Господин жандарм… Значит, сыну моему ничего не будет? — спросила она.
— Ничего, ничего… Несовершеннолетний еще. Вот когда нагрешит супротив порядка, тогда будет, а пока… Иди с богом!
Варвара Васильевна и Володя вышли из кордегардии. Небо показалось им ярким и просторным, а воздух необыкновенно свежим и чистым.
В тот же час в кабинет Подгорского жандармского железнодорожного отделения неслышно вошел низкорослый благообразный старик. Сначала он просунул в дверь высоколобую с розовой лысиной голову, повел мясистым носом, словно принюхиваясь. По-детски ясные, невинно-голубые глаза в одну секунду осторожно и вкрадчиво осмотрели кабинет ротмистра.
— Позвольте войти? — вежливо спросил старик.
— Входите, входите, — послышался из глубины кабинета приятный голос Дубинского. — А-а… честь имею… Вы очень кстати, Агафон Андреич. Присаживайтесь…
Гость присел, опираясь на массивную трость. Это был еще довольно бодрый старик с тщательно расчесанной волнистой белой бородой, стекающей, как мыльная пена, от самых висков. Смирение и кротость соединялись на его розовом моложавом лице с лисьей настороженностью и лукавством. Одет он был в длинный потертый сюртук черного шелковистого сукна, узкие брюки на штрипках; высокий крахмальный воротничок подпирал морщинистую шею, черный атласный галстук был повязан очень тщательно.
— Что скажете, Агафон Андреич, старший брат во Христе? — улыбаясь, спросил Дубинский. Он сидел в тени от спущенной на окно тяжелой темно-зеленой шторы, подтянутый и сухой, в безукоризненно чистом мундире. Глубоко запавшие глаза смотрели на гостя внимательно, спокойно.
— Вы все изволите шутить, любезный Николай Петрович. Кхе-кхе, — смиренно покашлял старик.
— Интересно, что сказали бы ваши братья и сестры во Христе, — сказал Дубинский, — если бы увидели вас в столь парадном облачении? Они знают, что вы, Кувшинников, когда-то заведывали личной канцелярией начальника дороги?
— Могут знать-с, Николай Петрович. Но классный чин и должность могут быть в прошлом и никакого значения не иметь в настоящем. Эти люди принимают меня, так сказать, в настоящем и не интересуются моим прошлым.
— Какие новости, отец Агапит? Список баптистской общины вы принесли? — перебил Дубинский.
— Представлю, мигом представлю, — засуетился Кувшинников. — Так сказать, с полным артикулом, с доподлинным указанием чинов и должностей.
Старик приставил к стулу трость, достал из бокового кармана тщательно свернутый лист, протянул Дубинскому.
— Извольте, Николай Петрович. Будете отменно довольны.
Дубинский, держа лист в длинных пальцах, долго его рассматривал.
— Как изволите видеть, Николай Петрович, число инаковерующих растет, — вежливо пояснил Кувшинников. — Телеграфисты, кондуктора, стрелочники, двое младших агентов службы движения, путевые сторожа. Контингент довольно широкий. И нигде так тонко не улавливаются неугодные монархии настроения, как в призме религиозной. Люди, сами того не подозревая, обнажают свое существо. Начинают, так сказать, издалека, от недовольства православной церковью, от поношения священнослужителей и кончают святейшим синодом и монархом. Искусно направляю мысли, Николай Петрович, в сторону евангелия — это и есть отвлечение от революционного вольнодумства… Сложная штука-с…
— Конкретные разговорчики можете представить?
— Могу-с. Разговорчики бывают самые разные… Смею доложить, Николай Петрович, меньше всего братию беспокоит, так сказать, сюжет забастовочный. Увожу, деликатно и искусно увожу от подобного сюжетца. При духовном превалировании над материальным братия направляется своей мыслью к неприятию насилия и смирению разума. Революционная мысль, так сказать, подсекается в самом рождении. Евангелистические умозрения весьма способствуют, так сказать, неприятию враждебного проявления воли к ниспровержению существующего строя… Но должен заметить, Николай Петрович, что в пассивном улавливаются плевелы зла и недовольства.
— Конкретнее, конкретнее, — торопил Дубинский.
— Конкретно-с?.. Вот, например, путевые сторожа Кандыбин и Иван Дементьев вели неподобающую беседу о войне, о государе, как о помазаннике божием. Так сказать, с точки зрения религиозной… Проникались сомнением и неуважением к священной особе его величества.