Данила угрожающе поднял кулак, уставив в Володю опухшие тусклые глаза. Но вот взгляд его сделался более осмысленным, удивленным.
Данила спохватился:
— Стой, хлопчик… А я и забыл… Тут тебе письмо. Кондуктор товарного поезда привез.
Кондрашов порылся в пачке лежавших за аппаратом депеш, протянул Володе серый, со следами чьих-то пальцев, конверт. Адреса и марки на нем не было, только значилась выведенная грубыми каракулями фамилия.
Данила подмигнул:
— Небось, от барышни! Ах ты, чижик! Еще бы оно понимало в барышнях толк… — Данила добродушно потрепал Володю по щеке. — Эх, хлопче. Если бы ты видал, какая моя Люсечка дивчина! Очи, как черное намисто[2], губы, как спелые вишни…
Телеграфист снова пьяно закачал головой.
Володя вышел из дежурной комнаты, под дождем побежал в казарму. Догадка, что письмо могло быть от Зины, наполняла его еще неиспытанной радостью. В конторе никого не было. Володя зажег лампу, вскрыл конверт.
Руки его задрожали, когда увидел он совсем не то, что ожидал… Свет лампы показался ему недостаточно ярким, и Володя выкрутил фитиль. Голубая обложка школьной тетради была торопливо и неровно исписана карандашом.
Вот что прочитал Володя:
«Славные юноши! Если вы не забыли старого учителя, то вот вам мой привет.
Мне же, юноши, пришлось оставить школу. Добрые дяди нашли необходимым позаботиться о моем здоровье и переменить мне климат. Вредным для моего здоровья показался им и мой флигелек. Сейчас у меня прекрасная квартира: прочная, спокойная, в меру прохладная, в меру сырая. Чтобы никто меня не беспокоил — в окне сделаны решетки, меня запирают снаружи, а у железной двери ставят няню с рыжими усами и со штыком.
Все хорошо, ребята. А теперь хочу сказать вам несколько напутственных слов. Если что узнаете о старом учителе, не ломайте зря голову над его судьбой. Со временем все узнаете и поймете. Верьте — наступит время счастливой встречи. Время это, милые юноши, уже близко. Тогда раскроются для вас храмы наук, засияет над землей новое солнце. А пока растите, копите силы, которые понадобятся вам в недалеком будущем. Не живите, как улитки. Учитесь ненавидеть неправду и мерзости, с которыми вам придется встретиться на жизненном пути. Учитесь делать то, что полезно людям. Остальному научит вас жизнь. Таково мое короткое назидание.
За школьные годы я полюбил вас. Учились вы хорошо, и зерно, брошенное мною в ваши чистые души, верю, даст добрые всходы. За это мне хочется оставить вам память.
Зайдите ко мне на квартиру, спросите тетку Афанасьевну. Она вам передаст кое-что.
А пока до свидания, друзья мои. Растите и будьте здоровы!
Володя перечитал письмо еще раз и еще. Шутливо-ласковый голос Михаила Степановича звучал из каждой строки. Сначала Володя в иносказательных фразах не уловил смысла: волнение мешало этому, да и само послание было слишком туманным и казалось адресованным кому-то другому. О каких добрых дядях шла речь, о какой новой квартире? Ясно было одно: каждая строчка письма наполнена любовью к нему, Володе.
За эту любовь он готов был пойти на самое суровое испытание, на допрос к самому страшному жандарму.
Мерные шаги послышались за окном. Володя спрятал письмо в карман, с невозмутимым видом склонился над конторскими книгами. Осыпанный бисерными каплями дождя, посапывая и приглаживая мокрые усы, в канцелярию вошел Друзилин…
До субботы Володя не мог выехать в Подгорск. Он продолжал аккуратно исполнять свои обязанности: собирал рапортички, писал ведомости, гонял дрезину, бегал с рулеткой по котлованам мостов, обмеривая каменные устои, переписывал шпалы, носил Анне Петровне воду, рубил дрова. Сосредоточенная задумчивость не сходила с его обожженного солнцем лица. Этот сероглазый, малоразговорчивый вихрастый юноша в заплатанных штанах и неуклюжих башмаках начинал нравиться Друзилину, и он уже с удовлетворением подумал о том, что табельщик из парнишки выйдет неплохой.
Всегда была довольна Володей и Анна Петровна. Она посматривала на него все более ласково, а однажды утром, видя, что Володя питается всухомятку — хлебом, помидорами и чаем, принесла ему горячих пирожков и крынку кислого молока.
Володя вспыхнул, насупился…
— А ты не ерепенься, парень, — сказала она. — Я не от хозяйского, я от чистого сердца. Ты дров-то больше не руби. Пускай рабочие рубят — это их дело… Ты только водички мне приноси… Ладно?
И Аннушка так подкупающе просто улыбнулась, что Володя не нашелся, что ответить.