Высокий и подвижной, он шагал так быстро, что начальники едва успевали бегать за ним.
— Почему флагов так мало? Почему портрет его величества не вывешен? — поминутно гремел по полустанку его оглушительный бас.
Зеленицын, держа руки по швам, не оправдывался, а только коротко отвечал:
— Сделаю, господин главный ревизор. Все сделаю.
— Когда вы сделаете? После выговора, который вы сегодня получите? — кричал Рыгунов.
Зеленицын злобно и трусливо глядел на него, думая о том, что никогда не видать теперь ему другой станции.
Константин Павлович, как одурелый, ходил по платформе, не решаясь присоединиться к комиссии. Этот большой неуклюжий человек (ему шел уже пятидесятый год), чувствовал себя мальчишкой, которого высекли при всех. Приказание Рыгунова приводило его в отчаяние. Все знали — Рыгунов не забывал своих устных приказов. Это значило, что завтра на седьмом околотке будет сидеть новый человек.
«А куда же я? — с ужасом подумал Константин Павлович. — Разве можно пережить такой позор?»
Константин Павлович, не зная зачем, подошел к паровозу.
Из окна на мастера равнодушно смотрел машинист в крахмалке и белых перчатках.
Константин Павлович тупо глядел на удивительно чистый паровоз, на белые перчатки машиниста и представлял себе, как сегодня же все, от ремонтного рабочего и до начальников станций, узнают о его смещении.
Взгляд Константина Павловича остановился на красных бегунках паровоза. Они странно притягивали к себе, обещая вечное избавление от всего, что казалось непоправимым…
«Что — если?.. Тронется служебный поезд, и…» — Константин Павлович трудно задышал, прошелся по платформе еще раз.
«Докажу им… Что не мог пережить… Пусть тогда Рыгунов узнает, что и я человек, а не скотина…»
К паровозу подходили члены комиссии и среди них Ясенский. При виде начальника участка пути мысли Друзилина сразу изменили направление. Он вспомнил об Аннушке… Конечно, это было не менее унизительно, это было просто мерзко и подло, но сулило избавление и от смерти под колесами паровоза, и от смещения с должности…
«Ясенский не откажет Аннушке похлопотать перед Рыгуновым…» — подумал Константин Павлович и быстро пошел домой.
Аннушка встретила мужа с изумлением, спросила:
— Что с тобой? Уехала комиссия?
Последняя фраза прозвучала у нее так, словно она спросила: «Уехал Ясенский?»
— Нет, Аннушка, не уехала… Но у меня несчастье…
— Что случилось? У тебя всегда какое-нибудь несчастье… презрительно скривила губы мастериха.
— Гм… гм… Аннушка… Ни за что… обидели… Сместили в старшие рабочие… меня — в старшие рабочие?.. Главный ревизор Рыгунов…
— Сместили? — спокойно протянула Анна Петровна. — И поделом тебе, мешок ты мякиновый…
Константин Павлович схватил белые руки жены.
— Аннушка… пойди к Ясенскому… А?.. Попроси его…
Глаза женщины вдруг потемнели, блеснули гневом, презрением. Не успел Константин Павлович добавить что-нибудь к своей просьбе, как рука Аннушки со всего размаха опустилась на его щеку.
— Мразь, ты еще будешь помыкать мной! — сказала она и, медленно повернувшись, подняв пышноволосую голову, ушла в другую комнату.
Константин Павлович погладил щеку и, пошатываясь, побрел из казармы.
Служебный поезд укатил в Овражное, и на полустанке снова стало тихо. Лица у всех были, как у приговоренных к смерти, плохо верящих в помилование. Что-то будет завтра? Кому еще принесет завтрашний день выговор, смещение, увольнение? Росла тревога в сердцах людей… Проезд царя уже не пугал, а лишь вызывал желание, чтобы поскорее все кончилось.
Ночью Друзилин получил телеграмму:
«Разъезд Чайкино, ПД Друзилину.
Смещение отменено. За плохую подготовку пути следования царского поезда объявляю выговор без приказа по дороге.
…Никогда так ярко не горели по линии огни семафоров и стрелок. Стекла фонарей были тщательно вытерты, фитили заново заправлены. О часе прохода царского поезда знали только начальствующие лица. Начальники станций вступили в дежурство, их помощники заняли места на главных стрелочных постах.
Каждые полчаса по Подгорскому отделению с ревом проносилась моторная дрезина с ротмистром Дубинским. За километр от полосы отчуждения разъезжали конные стражники, у мостов стояли часовые, на каждой станции дежурили усиленные наряды охраны.