Кочегар Митя исправно шуровал топку…
Ротмистр Дубинский сидел в кресле, подперев тонкой рукой гладко причесанную, с прямым пробором голову. Худое лицо его отливало гипсовой белизной, неподвижный взгляд был устремлен куда-то в угол.
За окном давно сиял день, сквозь сдвинутые шторы пробивалась голубая полоска света, а на столе ротмистра все еще горела электрическая лампа с зеленым абажуром.
Другая рука Дубинского лежала на стопке телеграмм и донесений. Адъютант не успевал их расшифровывать. Царский поезд давно прошел границу Подгорского жандармского отделения, а донесения продолжали поступать.
Несколько листков было только что доставлено. Дубинский вновь и вновь перечитывал их, удивляясь, как могли они появиться на станциях в час проезда государя при столь усиленной охране:
«Товарищи железнодорожники, рабочие и служащие! Едет царь-убийца, царь-палач, умертвивший в угоду денежным мешкам миллионы людей, обагривший в 1905 году кровью наших отцов и братьев рельсы от Петрограда до Владивостока, от Джульфы до Архангельска.
Николай Кровавый едет на фронт сговариваться с генералами, сколько еще крестьян и рабочих бросить в пекло войны, которая ведется вот уже два года в интересах русских и иностранных капиталистов.
Царь и его министры довели страну до разрухи и обнищания!
Царь и его министры готовят пролетариям еще более жестокую эксплуатацию и бесправие!
Но час самодержавия пробил!
В Петрограде и Москве уже бастуют рабочие фабрик и заводов, вооружаются пролетарские дружины. На фронте братаются русские и германские солдаты. Миллионы пролетариев готовы нанести царизму последний решительный удар.
Царь Николай дрожит от страха! Он окружает себя тысячами жандармов и шпиков. Прячась, как трусливый убийца, тайком едет он в поезде, боясь взглянуть в лица тех, кто подает ему паровозы, оборудует вагоны, переводит рычаги стрелок!
Тысячи железнодорожников брошены в жандармские казематы для того, чтобы жизнь коронованного убийцы и выродка была в безопасности.
Но никто не спасет самодержавный строй от гибели!
Братья-железнодорожники! Вооружайтесь, становитесь под знамена социал-демократической рабочей партии большевиков — передового отряда рабочего класса!
Большевики стоят за то, чтобы прекратить империалистическую войну и повернуть штыки против угнетателей, против царя, против полиции, жандармов, против помещиков и капиталистов.
Большевики стоят за то, чтобы передать землю крестьянам, фабрики и заводы — трудовому народу.
Большевики борются за мир, за свободу, за хлеб, за 8-часовой рабочий день!
Товарищи рабочие-железнодорожники! Готовьтесь к бою с самодержавием!
Теснее ряды!
Долой даря и министров!
Подгорский комитет социал-демократической рабочей партии большевиков».
Ротмистр отложил листовку. Нижняя губа его отвисла. Рука перелистывала секретные донесения. Дубинский читал:
«Разъезд Чайкино. Начальником разъезда Зеленицыным жандарму Гурову было доставлено три листовки революционного содержания. Одну из них удалось обнаружить у сторожа Трушечкина, который заявил, что нашел прокламацию на путях после проследования царского поезда…»
«Станция Овражное. Прокламации крамольного содержания были расклеены на стенах пакгауза, а одна засунута в ручку двери жандармской канцелярии. В сих действиях подозреваю телеграфиста Меркулова, каковой взят под стражу и направляется в Подгорск. О чем доношу Вашему высокоблагородию.
«Станция Подгорск. Прилагая при сем прокламацию противумонархического содержания, доношу Вашему высокоблагородию, что в 6 часов утра 3 октября перед началом работ в паровозном депо филером вверенного Вам жандармского управления обнаружены за чтением прокламации рабочие депо Колпиков, Синюхин и Куделько, каковые нанесли означенному филеру серьезные побои и оказали сопротивление.
Указанные преступники взяты под стражу и находятся в кордегардии жандармского управления…
«Разъезд Болотный. Доношу Вашему высокоблагородию, что в 10 часов утра на разъезде мною был принят воинский поезд № 95, на передней части паровоза оказалась приклеенной сия гнусная прокламация, каковую я с паровоза сорвал и к сему присовокупляю.