Неясная догадка приходит в голову Остапа Егоровича: ведь с поездом едет плательщик. Грабители!
Он уже положил руку на рычаг, чтобы дать ход, но Софрик с силой отбрасывает руку машиниста от рычага, смотрит на него с твердой решимостью.
— Дядя Остап, сигнала отправления нет. Когда будет, тогда поедем… Дядя Остап…
В глазах его шальные огоньки, голос повелителен и резок.
— Пусти, трусолом! — вскрикивает машинист и снова протягивает руку к рычагу. — Остап Егорович никогда ничего не боялся! Не дадим ограбить Копейкина!
— Остап Егорович — старый храбрый машинист, — вдруг раздается голос у самых ног Трубина. В Подгорском депо все знают Остапа Егоровича.
Обмотанная башлыком голова просовывается в дверь паровозной будки.
— Не горячись, Остап Егорович. Копейкин нам не нужен, опоздание на десять минут ты нагонишь. Плохо только, что забыл о тех, кого везешь до самого Подгорска! Про пассажиров своих…
— Про каких таких пассажиров? Ты кто такой?
— Ты Воронова, Федора Николаевича, знаешь? — спросил человек в башлыке.
— Федьку Воронова? Конечно, знаю… В одном резерве с ним работали.
— Ну, вот; этого самого Воронова ты везешь в арестантском вагоне.
— Я? Федьку? В арестантском вагоне? — ошеломленно переспросил Остап Егорович.
— Ну, что же ты? — засмеялся человек в башлыке. — Хочешь, чтоб Федьку Воронова загнали, куда Макар телят не гонял? Чтоб Максим твой никогда не вернулся с фронта? Да оно так и будет, если мы будем отвозить своих же хлопцев в Сибирь, на чертову свалку.
— Ну, хватит! — срываясь с сиденья, крикнул Остап Егорович. — Ты кто такой? Почему я тебя не знаю?..
— Знаешь, да не сгадываешь. С девятьсот пятого года, почитай, не встречались.
Остап Егорович сразу притих. Он старался припомнить, кто же был этот человек, и не мог. Немало людей встречал он в своей жизни, немало имен стерло в его памяти время.
— Никифор, — обратился Остап Егорович к помощнику, — смажь машину да золотниковую коробку проверь. Слушай, ты… — обернулся он к незнакомцу, — дозволь Никифору сделать смазку, а?
— Только не вздумай без сигнала ехать, — ответил тот, и голова его исчезла в темноте. Никифор уже слезал с паровоза в руке с масленкой и факелом. Софрик энергично шуровал в топке. Вот он выглянул из окна кабинки, тихонько спросил:
— Ну, как? Готово?
— Кажись, кончают, — ответил человек в башлыке. — Как по-твоему, Софрон: не подведет старик?
— Молчать он умеет…
— Ты почему не предупредил его?
— А зачем? Он и без нас разгадал загадку.
Софрик засмеялся.
У арестантского вагона тем временем произошло непредвиденное: поезд еще двигался, когда арестантский вагон с двух сторон облепили черные тени. Как после утверждали следственные протоколы охранного отделения, караульный начальник конвоя допустил непростительную ошибку.
Случилось нечто неожиданное. Замки наружных дверей тамбура можно было отпереть сразу; для этого требовались только обыкновенные вагонные ключи. Такие ключи могли оказаться у каждого кондуктора, у билетного ревизора, у смазчика и у… поездного вора. Но почему внутренние засовы литого цельного чугуна отвалились под первым же нажимом чьих-то дюжих рук? Двери тамбура оказались открытыми еще до полной остановки поезда. Это казалось необъяснимым и стало понятным только после того, как арестантский вагон осмотрела в Подгорском депо специальная комиссия. Тогда обнаружилось, что скобы запоров и болты были тонко и незаметно для глаза подпилены и закрашены суриком. Работа неизвестного мастера вызвала невольное восхищение комиссии. Кто-то из ее членов вспомнил даже тульского Левшу, который подковал английскую стальную блоху.
Внезапная остановка в степи и подозрительный шум заставили караульного начальника, сонного, не успевшего еще хорошенько протереть глаза, выскочить в тамбур. На него набросились сразу четыре человека, скрутили руки. Начальник конвоя — жилистый, уверенный в своей силе владимирский мужик, унтер-сверхсрочник — попытался стряхнуть с себя невидимых в темноте противников, но кто-то уже зажимал ему жесткой промасленной ладонью усатый рот, чье-то колено упиралось в грудь с такой силой, что унтер вздохнуть не мог.
— Молчи, дядя! — шепотом уговаривал его кто-то, дыша над самым ухом. — И какого ты черта? Тебе бы землю пахать, а ты арестованных возишь. Болванка неотделанная!
Но унтер все пыхтел, извивался, стараясь дотянуться свободной рукой до пустой кобуры, кусался. Тогда тот же голос буркнул сердито:
— Дура ты… Не хочешь сидеть смирно, получай марафету!