Воронов и Устиныч с изумлением наблюдали за чувствительной, совсем некстати разыгравшейся сценой.
— Михаил Степанович, — первым обратился к Ковригину телеграфист. — Кто этот мальчишка? Не сынишка ли ваш?
— Хо-хо, братцы, таких сыновей у меня в Подгорске, почитай, полгорода. За двадцать лет учительства сколько их прошло через мои классы! Вам, друзья, незнакомо чувство, какое испытывает учитель к своим бывшим ученикам… Увидел я этого парнишку и… — Михаил Степанович смущенно покашлял, махнул рукой. — Ты, Дементьев, посиди-ка тут смирненько, пока мы дело закончим. Потом поговорим. Да гляди: что услышишь — запри у себя на замок. Понял?
Володя понятливо и преданно кивнул. Он больше сердцем, чем разумом понимал, что есть вещи, о которых следует молчать.
Устиныч нетерпеливо поглядывал на стоявший на комоде погнутый будильник. Воронов хмурился.
Они снова упоминали о каких-то переговорах по аппарату с управлением дороги, о требованиях рабочих, о нерешительности и колебаниях дорожного стачечного комитета.
— Черт бы их побрал, этих соглашательских крикунов! — горячился Михаил Степанович. — Надбавка жалованья — надбавкой, а дальше что? Тупик? Ожидание нового хомута? Наши стачечные комитеты должны стать штабами вооруженных дружин, а не примирительными камерами. Всякая, хотя бы маленькая, забастовка сейчас — проверка наших сил перед генеральным боем. Так и надо рассматривать нашу подгорскую стачку. А они там, в управлении, все еще поют нам старые песни.
Разговор становился все более непонятным Володе. Воронов вдруг покосился в его сторону.
— А ты что уши развесил, сынок? Валяй-ка спать.
— Нет, нет… Пускай слушает, — вступился за Володю Ковригин. — Таким юнцам тоже пора кое-что знать.
— Не рано ли, Степаныч?
— Думаю, что не рано, — у него уже усы растут, — шутливо ответил Ковригин. — Вот из таких чистых душ и идут к нам свежие помощники…
— Не спорю, — хмуро уступил Воронов.
Володя смотрел на него исподлобья, обиженно.
— Дядя Федя… Я же с вами в жандармской… Помните? Разве я не понимаю?
— Ах ты, пыж этакий! — насмешливо воскликнул Устиныч. — Что ты понимаешь?
Володя смущенно молчал, прося взглядом у Ковригина защиты.
— Оставьте его, — вступился Ковригин. — Хотите, чтобы такие ребята уже знали о Марксе и Ленине? Они узнают о них — придет время. Не беспокойтесь.
Воронов и Устиныч натягивали пиджаки. Ковригин тоже подтянул солдатский пояс, нахлобучил на голову серую папаху.
Неужели так и кончится эта короткая встреча? Володя ждал, что эти люди позовут его с собой, может быть, пошлют куда-нибудь, но, по-видимому, они и не думали об этом…
Ковригин все-таки почувствовал волнение своего питомца, снял папаху, подсел к нему, обнял за плечо, стал расспрашивать обо всем, что привело Володю к Софрику.
Если бы в распоряжении Ковригина были не минуты, а часы, и тогда они с Володей не успели бы пересказать всего друг другу. А сейчас и вовсе так быстро бежало время, что Володя, путаясь и сбиваясь от волнения, успел только рассказать о злоключениях со шкатулкой, о допросе у Дубинского, об отсидке в кордегардии.
Михаил Степанович слушал с сердитым выражением в глазах, возмущенно вздыхал. Рассказ о том, как жандармы взламывали шкатулку, вызвал общий веселый смех.
— Ах, дурачье! Ах, идиоты! — тихонько смеялся Ковригин, поглаживая лоб. — Для них же конфуз вышел! А нам с тобой, Дементьев, наука: в другой раз подарки будем посылать друг другу осторожнее. Ну, ничего! Теперь и ты крещеный, отведал жандармских сухарей.
Володя жадно ловил каждое слово учителя. Глаза его смущенно и радостно блестели. Ему хотелось расспросить еще о многом, что происходило в последние дни вокруг и казалось ему непонятным, но какие слова нужны были для этого — он не знал, не находил их. Наконец он осмелился спросить:
— Михаил Степанович, расскажите, как вас освободили из арестантского вагона… Жандармы тогда у мастера все вверх дном перерыли.
— Об этом расскажу как-нибудь в другой раз, — суховато ответил Ковригин. — Я знаю, тебя интересует многое, но… торопиться не надо… И смотри, о нынешней встрече, о том, что видел всех нас здесь, никому, даже отцу родному не говори. Это — главное.
Володя молча кивнул.
— Пора, Степаныч, — напомнил Воронов, давно уже стоявший у двери.
— Да, пожалуй… — согласился Ковригин, поглядев на часы. — Уже два часа. Тебе, Софрон, и на паровоз скоро идти. А ты, Устиныч, в стачком. Нажимай по аппарату на конфликтный комитет. В шесть часов истекает срок ответа.