Под мерное потрескивание колес он думал с нежностью о жене и дочери, которую породили они с Донией, и с горечью — о сыне, которого он не видел пять лет. Из деревни он получил весть о том, что мать ребенка умерла от тифа, а мальчонка исчез. Скорбные вереницы беспризорников, мелькающих на станции, в слободах и улицах Маленького Города, рассказы о христарадничающих малолетних беженцах, ватажками набегающих на гумна и мельницу, находящих приют в волостных детдомах, наводили его на мысль о странствующем сыне.
Где он, потерявший мать, не знающий дороги обратно в деревню, не ведающий об отце? Где, в какой ватажке несчастных детей? Да жив ли?!
В полдень остановились у большого степного пруда. Хемет стал распрягать коня. Далеко в пыли скакали конные, человек шесть, и Каромцев, глядя пристально туда, ближе придвинул винтовку, лежащую на дне короба.
— Не спеши распрягать, — сказал он, и Хемет молча остановился. — Кто знает, — будто бы для себя проговорил Каромцев, — может, крестьяне, а может, дезертиры, — на что Хемет опять не отозвался, но, переждав минуту-другую (конные скакали, терялись в мареве), опять принялся развязывать супонь.
Солнечные блики на поверхности пруда сливались в сознании с криками тревоги — крича улетали прочь кулики, увлекая за собой чаек и цапель.
Хемет кончил распрягать и пустил коня свободно, не спутав, а потом стал доставать еду из дорожной корзины и молча, даже не жестом, а коротким взглядом пригласил Каромцева.
Они молча поели лаваши, плоские пресные лепешки, и румчук, соленый сбитый в кругляшки творог, — затем лежали на траве, и все это время Каромцев чувствовал себя тревожно. Повернувшись едва, он увидел, что лошадник дремлет лежа ничком, и так безмятежно, самозабвенно колеблется от глубокого дыхания его тело — ему вроде и дела нет ни до какой опасности в этой разбойной степи. Каромцев поднялся и, резко отряхиваясь, громко сказал:
— Однако будем собираться!
К деревне приближались в сумерках. Каромцев подремывал. В один момент, когда он приоткрыл глаза, ему померещился крупный заяц-русак, и он вскинул винтовку и, прежде чем понял что-либо, услышал смех возчика и опустил винтовку. То был вовсе не заяц, а перекати-поле, скачущее крупной рысью под медленным дуновением сумеречного ветра. И Каромцев тоже рассмеялся слегка конфузливо, но не сердито и приободрился, глянул вперед.
Вот проехали ворота на поскотину, и пыльное тепло улочки, запахи и звуки родного обиталища родственно, почти нежно объяли Каромцева.
Церковь с высокой колокольней, с широким приземистым куполом стала перед взором, как только въехали на площадь. Она стояла неподвижно, непоколебимо, в то время как дома, образующие церковную площадь, — поповский, волостной управы, чиновников, писаря — как бы кружились в медленном карусельном темпе, и мелькали опалубки и наличники, пестрящие даже в вечернем свете слишком яркими красками. Но вот круговерть оборвалась — скромный домик земской школы подался чуть назад из круга, возник огромный сад с вязами и кленами, за садом потянулись торговые ряды, глухо закрытые, а кое-где и зашитые горбылями.
— Сворачивай, — с дрожью в голосе сказал Каромцев, и, прежде чем свернули они в переулок, высокий торжествующий крик вознесся над тишиной улицы.
Размахивая руками, ошалело бежал чернавец-парнишка. Каромцев соскочил с телеги и подхватил в объятия братишку.
— Здравствуй, Денка-Денис! Все живы-здоровы? Бабка?
— Да!
— Отец?
— Он в кузнице.
— Господи, Денка! Здравствуй!..
Он был дома!
Рука его в ряду родственных рук тянулась к чугунку с картошкой, к капустным пирогам на огромной тарелке. Денка — кусок ему в рот не лез — выдвинул из-под кутника сундучок и стал вынимать книги и подсовывать брату, спрашивая: «Читал? А это читал?»
— Ого! — говорил Каромцев, смущаясь, потому что ничего из показанного Денкой он не читал, разве что довоенные календари да «Родное слово». — Ого! «Ка-мо гря-де-ши». Молодец, Денка.
Уже распластанный вольно на широкой лавке, погружаясь в зыбкое качание сна, он увидел сквозь полусмеженные веки, как мать, приставив ладонь к стеклу, задула лампу и исчезла, как исчезала смутной тенью во множестве его снов, виденных-перевиденных и в окопах, и в теплушках, и в том кабинете с паркетным полом и высокими полуовальными окнами.