— Здравствуй, — сказал Каромцев, крепко пожимая ему руку. — Давно мы не виделись, Хемет.
— Давно, — сказал Хемет. — А я слышал, хорошо ты воевал на Дальнем Востоке.
— Воевал, — сказал Каромцев.
Они помолчали. Потом Хемет, повернувшись, бросил кнут к ногам невозмутимого хозяина косяка.
— Есть ли хорошие лошади? — спросил Каромцев, слегка кивая на низкорослых мохнатых коняг.
Хемет пожал плечами и ответил сдержанно:
— Каждый выбирает лошадь, какая ему нужна.
Лошади, видать, не нравились ему, но тогда ему пришлось бы признать, что он лукавил, хваля товар.
— Это верно, — согласился Каромцев.
Они надолго замолчали. Каромцев опять повторил:
— Это верно, — и тут у него чуть не сказались слова о том, что они с Хеметом не чужие друг другу люди, что им есть что вспомнить. Но он чувствовал, что Хемета эта встреча смущает: ведь он как бы схвачен был за руку на деле, недостойном его ума, его честности, главное.
И Каромцев сказал небрежно, просто, с деловитостью, которая не шла дальше того смысла, который заключался в словах:
— Идем, Хемет, попьем кумыса. Эта проклятая жара…
И они двинулись от лужка сквозь толпы, пестрящие звуками и красками, оглушаемые этой пестротой и зноем. Они взяли ведерко кумыса и по деревянной чаше и сели возле кибитки, где прилегла и медленно растягивалась тень. Здесь нашла их Стеша, но они успели уже помолчать и опростать ведерко, и, главное, Каромцев взял с лошадника обещание, что тот зайдет к нему в земотдел.
5
На задворье окрисполкома было три конюшни, в которых обиталось десятка два тощих неопрятных лошадок, и гнилой навес, под которым одни на другие свалены были сани, так что телеги и поставить было некуда, и они во всякую погоду стояли открыто, неопрятные, побитые и едва чиненные. Кучеров было четверо, и те возили только председателя и секретаря исполкома, секретарей окрпарткома, остальные работники запрягали и кучерили сами. Конный двор был запущен, и, чем дальше он запустевал, терял порядок, тем небрежнее относились к нему те, кому приходилось ездить на исполкомовских повозках. Поэтому, когда Каромцев сказал председателю исполкома о своем решении навести порядок на конном дворе и что для этого им и человек найден, тот сказал только: «Делай!».
После того Каромцев день-другой занимался документами, с которыми он собирался ехать в управление Челябинских копей, а на третий день пришел к нему Хемет.
— Я, кажется, нашел тебе дело, — сказал Каромцев.
— Не кучером ли, — сказал Хемет. — Уж больно дохлые в исполкоме кони. — Он сказал это, беззлобно посмеиваясь, и уставился на Каромцева с ожиданием.
— Дохлые кони и беспризорные, — сказал Каромцев. — Кучера из рук вон плохие. Но я тебя не в кучера зову. А будешь ты… — Он помедлил, подыскивая словцо, но, не найдя, продолжил: — Прежде в наших местах ямщины были. Вон какие просторы — два дня надо скакать, пока доберешься до дальнего села. Смекаешь? И нам бы хорошо, и народу облегчение — из глубинок чаще бы стали выбираться в город. Ну, что скажешь? Вот и бумага есть: весь инвентарь, коней — все тебе по списку будет передано. И усадьбу Спирина получишь под ямщину.
— Я бы смог, — сказал, наконец, Хемет. Он не сказал: «Я возьмусь, я сделаю», он сказал: «Я бы смог», — и в этих словах было и согласие, и обещание, и уверенность.
Еще на день отложил Каромцев поездку, пока инвентарь и коней передавали Хемету, пока он с теми четырьмя кучерами перебирался на усадьбу бывшего хлеботорговца Спирина.
Приехав из Челябинска, он узнал, что Хемет распродал исполкомовских лошадок, но не всех, а старше десяти лет, и купил неказистых на вид, но быстрых и выносливых коняжек у казахов.
Каромцев не стал пытать, как там они торговали коней, но оказалось, что продажа коней и покупка новых произошла с выгодой — так что Хемет смог купить на эти деньги два ходка с плетеными коробами и выплатить аванс нанятым на работу ямщикам. Неделю-другую он вместе с ямщиками приводил в порядок сбрую, ходки и сани, а потом, когда дела в ямщине пошли лучше, на дворе усадьбы появились мастерские — шорная и по ремонту телег и саней. И даже свой ветеринар.
Ямщина не стала дивом для жителей городочка. Еще не забылись щегольские выезды городских ямщиков, их мохнатые сытые с ясными боками лошади, перезвон колокольцев и громок повозок. Еще живо было поколение тех ямщиков, имеющих в заречье свою слободу. А что касается Хемета, быстро наладившего дело, так иначе вроде и быть не могло: он знал дороги верст на триста окрест, понимал толк в конях и в хорошей сбруе и инвентаре, знал цену копейке. Работники исполкома и парткома, то есть те, кому нужнее всего был надежный и скорый транспорт, подивовались только в той степени, насколько их собственная деловитость совпала с деловитостью Хемета. Оценено было и то, что ямщина с первых же дней существовала на хозрасчете.