Он бежал по сонным улицам, нашаривая в кармане ключи от комнатки. Бывшая усадьба хлеботорговца Спирина безмолвствовала. Чтобы не встретиться со сторожем, он проник задами во двор. Светя зажженной спичкой, он отыскал в столе свои документы, сдернул с гвоздя плащ, висевший здесь третий год, и опять задами покинул двор.
Что-то сдвинув, кого-то оттолкнув, он пробился в угол полутемного купе, сел, откинулся к стенке и замер. Уже поезд набрал ходу, а его все не покидало ощущение погони, пока, наконец, он понял, что это совесть тормошит и причиняет его усталому мозгу болезненное беспокойство.
«Ты прости, ты прости, — говорил он про себя, — я ведь не от тебя убежал, ты прости!..»
Поладив с совестью, он уснул провальным, непоколебимым оном. А когда открыл глаза, увидел в окошко палисадники с жидкими, растеребленными деревцами, на которых лежала темная пыльца гари; женщины шли к колодцу, катили подводы, пробежал грузовик. Проспал момент! Но поезд долго еще двигался мимо окраинных домиков, и не скоро он увидел здание вокзала, с барельефными узорами на дверях, высокими полуовальными окнами, не крашенное, а как бы испачканное зеленой краской.
Он опоздал к трамваю и, не дожидаясь другого, пошел к извозчичьим пролеткам.
— На летно-планерную станцию, — сказал он, садясь.
— Что-то я не слыхал такой, — сказал извозчик. У него было сытое лицо и гаерские усики.
«Цену набивает скотина!» — подумал Якуб, нащупывая в кармане деньги.
Извозчик с другой пролетки подсказал:
— Это, видать, за Бабушкино ехать.
Они поехали по булыжной мостовой. Шли красноармейцы и пели «По долинам и по взгорьям…» У трамвайных остановок толпился народ. Мороженщицы выходили на угол. У магазина промтоваров выстраивалась очередь. Пролетка остановилась у кирпичного здания с надписью «Школа фабрично-заводского обучения «Вулкан».
— Что, приехали? — спросил он.
— Так верней будет, — сказал извозчик. — Нюра! — крикнул он. — А где ваши ребята летают?
— Так далеко! — ответила, высовываясь из окна, Нюра.
— Наверно, далеко, коли я не знаю, — сказал извозчик. — Куда ехать-то?
— А прямо к красным казармам, а там все полем, полем — там и увидишь.
Опять они долго ехали по городу, затем выехали в поле и полем еще долго ехали. Наконец он увидел парашютные вышки, огромную овальную крышу какого-то сооружения, мелькнуло крыло планера.
— Стой, — сказал он, — стой, говорю, хватит!
Он расплатился с извозчиком и, не оглядываясь, побежал туда. С пригорка он увидел все почти поле, на котором травка была как бы подстрижена, и отдельные залысые места на травянистом покрове, и серые дорожки с травкою по бокам. Вход знаменовался деревянной аркой, посредине которой прикреплена была большая яркая звезда из фанеры, крашенной в красное, под ней — аршинными буквами было написано «Челябинская летно-планерная станция».
Не замедлясь, он прошел под аркой (решетчатые ворота были растворены настежь) и, уже оказавшись на поле, остановился и стал оглядываться. Справа стоял ангар — это его огромную овальную крышу увидел он с пролетки, — и двери его тоже были распахнуты настежь, в некотором отдалении стояли два сооружения, похожие на огромные ящики. По левую руку — приземистые зданьица с покатой крышей из горбылей. А на восток уходило чистое беспредельное поле.
Он не сразу заметил, что из ангара вышел парень в холщовых закатанных до колен шароварах и гимнастерке, рукава которой были подвернуты выше локтей. Он поспешил навстречу парню.
— Я приехал, — сказал он с таким восторгом и дружелюбием, что вызвал улыбку на хмуроватом лице этого пилота. (Наверно, пилота!)
Маклер Харун, возбужденный ночной погоней (а он истинно был уверен, что за ним гнались претенденты на невесту), гордый своей находчивостью, не спал до утра, попивал брагу в амбаре, где устроились на ночь родственники и близкие жениха и невесты. Он медленно хмелел, вспоминал свои ухаживания за Айей как о чем-то несерьезном, неправдоподобном и думал: «Вот-вот, теперь поглядим… Ловко, ловко!» — и он казался себе удивительным хитрецом, который будто бы спровадил своенравную гордячку замуж за чудака, в то время как сам он, Харун, только выиграл от этого.
Когда рассвело, он съездил на жениховской повозке к себе в слободу, взял оставшиеся непроданными шапки и, радуясь, что не проспал ранний час, когда фининспектор еще дрыхнет, а окрестные крестьяне уже распрягают коней и волов на сенной площади, отправился на базар. Вскоре он сидел на крестьянском шарабане, покуривал папиросу, окруженный мужиками и бабами, и рассказывал о ночном происшествии и о своей необыкновенной находчивости.