Он всерьез считал, что Яушев-младший бросил ему вызов, и он испытывал, наверно, удовлетворение оттого, что сможет потягаться с ним в остроумной отместке. Однажды он остановил свою подводу, груженную зерном, рядом с автомобилем Яушева, стоявшим у подъезда банка. Спокойно ссыпал зерно в автомобиль и выбежавшему ошеломленному купцу будто бы сказал:
— Вы перестарались, эфенди. Именно одна подвода оказалась лишней и не вместилась в амбар, можете поверить.
Он сел в подводу и тронул коня.
Долго ли, коротко ли, а подкопилось у Хемета деньжонок, и он построил новый дом. И теперь, в новом доме, ему куда приятнее было вспоминать, как они жили в амбаре и как Яушеву взбрело в голову жестоко подшутить над ним, да сам же он и оказался посмешищем, когда довелось прокатиться по городу с полным кузовом зерна.
5
В то лето Хемет пережил угрозу потери коня. Это так говорится только «потери коня» — он мог потерять не только лошадку, но и свой дом, доставшийся ему не просто, и саму жизнь, которой стоило дорожить хотя бы заради дочки.
Говорят, он глухой ночью вывел из конюшни Бегунца, постоял, оглаживая ему бока, содрогающиеся от испуга (в упругой, настороженной тишине ночи то тут, то там трещали выстрелы), затем снял с него уздечку и заменил ее веревочной.
— Куда ты в такую темень? — сказала ему жена. — Ведь убьют, как только ты выйдешь со двора. Эти казаки прямо обезумели.
— Может, я и проскочу, — ответил он. — А вот если утром они придут… Как ты думаешь, отдам я этим удирающим казакам коня? Как бы не так! Значит, они и меня прихлопнут, и коня захватят. Так что… — И он, ничего больше не сказав, повел коня со двора. Жена закрыла за ним ворота.
Ведя в поводу коня, он опустился к речке, глянул еще разок в ту сторону, где шла перестрелка, затем вскочил на коня и шлепнул босыми пятками по его бокам. За два или три часа скачки он достиг аула и, оставив там коня у знакомого казаха, пустился обратно пешком. Босой, в латаных штанах и изодранном бешмете, он был похож на бродяжку, и вряд ли дутовцы обратили бы на него внимание, если бы повстречались ему.
Утром он вошел в город и, проходя мимо яушевского дома, увидел автомобиль, а в нем сидел пьяный вдрызг Яушев и кричал своей челяди, таскавшей тюки с добром:
— Эй… где, я вас спрашиваю!.. Где, спрашиваю?.. Никто не знает? Ну как называется эта дрянь?.. Эй! — это уже относилось к Хемету. — Эй, бродяга, как тебя?..
— Я не бродяга, — будто бы ответил Хемет, остановившись, — то есть я хочу сказать, эфенди, что теперь не я, а вы как раз бродяга.
— Пошел к черту, образина! — закричал Яушев. — Ты только скажи мне, как называется эта штука, из которой чай пьют? И ступай к черту, понял ты, образина?
— Зря беспокоитесь, эфенди, — сказал будто бы Хемет. — Вам эта штука, может, и не понадобится. Вам и времени-то не будет останавливаться и распивать чаи.
И тут Яушев как закричит:
— Самовар! Самовар же! Вспомнил. Самовар тащите, эй, вы, дерьмо собачье! Несите самовар…
Из-за угла вывернулся тарантас о двух лошадях и бешено понесся по булыжной мостовой. В тарантасе ехали офицеры. Яушевский шофер спешно стал заводить автомобиль. Когда автомобиль тронулся и стал теряться в пыли улицы, со двора одна за другой выскочили две повозки, груженные разным добром, и пустились вслед автомобилю.
— Что ж, — будто бы проговорил вслух Хемет, — тоже неплохо придумано. Если эта тарахтелка испортится, можно будет пересесть на коней. Надежно, ей-богу!..
Через два часа город полностью был занят красными. К этому времени Хемет, сменивший ветхую свою одежу на приличный костюм, стоял у ворот и смотрел, как едут красноармейцы и копыта их разгоряченных коней цокают по мостовой. И звуки трубы возвещают победу.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Уездный продкомиссар Каромцев сидел у себя в кабинете и сворачивал тучную цигарку. Махорка обильно сыпалась сквозь безмятежные пальцы на стол и мешалась с крошками сухаря, которым только что, сладостно хрумкая, позавтракал продкомиссар. Он отложил цигарку и, собрав крошки перед собой, стал отделять хлебные и лепить к жадному, энергичному языку.