В глубине она увидела ясное зеленое оконце в тайгу и совсем близко светлое лицо Егорши. Он сказал в тишине громко:
— Если, конечно, желаете, можем вместе реализовать.
Босой ногой чувствуя тепло щербатых досок, она неслышно шагнула к нему, проговорила онемевшим ртом:
— Не для вас такие занятия, Егор Иванович… Дайте я ощиплю, — и наклонилась за птицей. — Я что сказать-то хотела…
Ее черные теплые косы скользнули ему по плечам. И от этого нежного, неожиданного прикосновения сердце его захолонуло тревожно и сладко. В полутьме он вдруг увидел рядом с собой ее ноги, ее гладкие икры, услышал замершее дыхание. Но, еще сдерживая себя, сказал, глядя в пол, каким-то чужим голосом:
— Ох, зачем пришла ты, девушка! — и поднял лицо.
Она застила ему свет. Он протянул осторожно руку и встретил в темноте ее теплое тело. И она, чуя прикосновение, вдруг послушно опустилась к нему и прильнула. Он сразу поймал ее, жадно схватил обеими руками. До боли прижал к себе мягкой грудью. Лопнула ткань на кофте. Но он уже не понимал, не ощущал ничего, кроме запаха женского тела. Ничего не слышал, кроме гулких ударов сердца. Ее голос быстро шептал: «Егорша… Егорша…» — и плыли перед ее глазами зеленой солнечной радугой и опрокинутый потолок, и зеленое опрокинутое оконце.
Потом он возвращался — будто издалека. Приходил в себя. Услышал щебет птиц за стеной, шум листвы. Потом увидел у себя на груди ее разметавшиеся черные волосы. Нашарил рядом с собой ее руку — сухие шершавые пальцы и почему-то очень холодные. Спросил с нежностью:
— Тебя как зовут-то?
— Евдокия, — прошептала она, не шевелясь, боясь спугнуть свое счастье. Ей пора было все сказать, но она не могла, все еще медлила, все не хотела обрывать этот последний миг его тишины, его мира.
— Евдокия, Дуся, значит, — легко вздохнул он и закинул руки под голову. — А Варвару Глушкову знаешь?
Она медленно села, казалась во тьме очень бледной. Кофта ее была порвана, и видна была молодая полная грудь. Но она сидела, не замечая этого, как блаженная, с пушинками в волосах и машинально плела свою косу.
— Ты чо это, Дусь? — он хотел поймать ее руку.
— Я ведь что пришла-то, — она поглядела на его босые ноги в галифе и на свои рядом. — Я сказать вам хотела… Вас ищут везде… С утра война началась…
Он мгновение еще лежал. Она застыла вся в напряжении.
Вдруг он вскочил. Сразу во весь рост. Метнулся в угол за сапогами. Схватил со стены ружье, планшет схватил, робу свою. Кинулся к двери, пинком распахнул ее. И замер вдруг на пороге в светлом проеме. Обернулся к ней, залитый солнцем, красивый и молодой, улыбнулся задумчиво:
— Чудная ты все-таки, Евдокия, честное слово, — и исчез. Захрустел по тайге.
А ей остался только свет в лицо да зелень; только солнце в глаза.
IV
В гору, на перевал, лошадь шла медленно, шагом. Дуся жалела ее, не гнала, чувствовала ногами горячие, потные ее бока, хотя поскорее хотелось увидеть сверху, с перевала, вечную, с детства родную картину. Эту картину она помнила разной: и в белую зиму, и в лето. Вот и теперь она открывалась ей сызнова.
За перевалом лежала внизу долина Семы в каменных берегах, и вдоль реки разноцветные крыши Талицы и огородики, которые лезли прямо на гору. Лучи солнца ласкали долину, и сверху она, как чаша, была полна дрожащего теплого марева. И цинковые крыши на доме правления и на клубе сияли сквозь это марево, как новенькие монеты. А там вон, на дальнем конце села, Дуся увидела свой дом под розовой крышей. Она всегда сразу находила его, даже если был дождь или снег.
Сейчас над крышей стоял легкий дым, и у Дуси на сердце стало тепло. Это, наверно, Егор дома, сын. Сноха в этот час в школе, внучка в садике, а это, конечно, он. У него отпуск с шестого. Давно Дуся не видела своего сына. Давно не говорила с ним.
— Ну, давай, голуба, — она дернула поводья — Приехали уж почти.
На дороге по селу шныряли грязные куры. От крайних дворов с лаем бросились под ноги лошади две собаки. Дуся крикнула весело: «Это что ж! Своих не узнали?!» И они отстали, завиляли хвостами. И до чего ж хорошо собаки голоса запоминают!
По селу, в правление, Дуся ехала шагом, здоровалась на все стороны. Замечала все перемены за эту неделю. Чечневы наличники разукрасили. Ивлевым привезли семенную картошку в мешках. Все у всех шло по-людски. Скоро уж начнут копать огороды, сажать картошку. А Дуся и непричастна вроде бы к этому, к этой извечной сельской заботе. Она все со скотом, со скотом, отару не бросишь. Так она думала, покачиваясь в седле и радуясь, что наконец она дома, в своем селе, и может пробыть тут до вечера.