— Да хоть что. Если имеется, смотри, какой интересный расклад получается. Я, к примеру, тут помираю, а там объявляюсь живой и здоровый. И хромать не буду. Так?
— Ладно, поехали.
— Куда?
— К вам.
— Сейчас?
— Конечно.
— Ёкэлэмэнэ! А я с Кандеем поспорил — не поедете. На два «ландыша».
— Что вы имеете в виду?
— Парфюмерию. «Ландыш серебристый», два бутылька. Он же, гад, теперь с меня, с живого, не слезет.
Отец Андрей тем временем подошел к мотоциклу и, не очень уверенно утвердившись на покосившемся седле, завел видавшую виды машину. Треск мотора заглушил слова продолжавшего что-то объяснять, но почему-то не подходившего ближе посетителя. Отец Андрей сделал круг по двору и подъехал вплотную к попятившемуся мужику.
— Садитесь.
— Во, мать твою… — пробормотал тот и с явной неохотой стал усаживаться в коляску.
— К лесопилке?
— Ну…
Отец Андрей сделал еще один круг и довольно уверенно направил мотоцикл к воротам. Но на выезде из ворот пришлось резко остановиться. На дороге, преграждая путь, стояла Аграфена Иннокентьевна. Она что-то сказала, но из-за треска старой, без глушителя, машины ни отец Андрей, ни его пассажир не расслышали ни слова. Тогда Аграфена Иннокентьевна подошла ближе и большой продуктовой сумкой что было сил огрела по сутулой спине съежившегося в испуге «вдовца». Отец Андрей заглушил мотоцикл и только тогда услышал последние слова Аграфены, которыми она сопроводила свою неожиданную экзекуцию:
— …прокут недоделанный. Стыда вовсе не осталось. Ты глянь, в какое место пришел, глянь! Нет, прощенья просить за все свои непотребства, пользуешься, что батюшка не огляделся, каким образом мы тут проживаем.
— Чего я сделал-то, чего?! — неожиданно закричал мужик, на всякий случай прикрываясь согнутой рукой от возможных повторных ударов. Товарищ священнослужитель сам предложил: «Поехали, ознакомимся с твоими обстоятельствами». Полностью его инициатива.
— Сожительница у него умерла, — растерянно сказал отец Андрей, слезая с мотоцикла. — Попросил помолиться над усопшей.
— Да кто с ним, паразитом вонючим, жить будет? От одного запаху его деколонного собаки нюх теряют. Какая б баба ни была, ей легше во всю жизнь мужика в глаза не видать, чем с таким огрызком в койку ложиться. Небось рассказывал, как рысь голыми руками изловил?
— А кто ногу изувечил? Кто? Не рысь, да? — не сдавался мужик, по-прежнему прикрываясь рукой.
— В капкан у Наськи Конышевой в погребе попал. Думаешь, не знает никто? Та бражку завела, а этот разузнал каким-то способом, полез. Наське тоже палец в рот не клади — волчий капкан настропалила. На своего мужика рассчитывала, так этот опередил.
— Ничего не опередил, он меня сам туда послал, сволота. Знал, видать.
— Без ноги, считай, остался, а брагу все равно вылакал.
— Так я для этой… анастазии. Больно же.
— Значит, никто у вас не умер? — с трудом сдерживая улыбку, спросил отец Андрей.
— Вполне могла такая ситуация получиться. Интересно было, как святое лицо на это дело среагирует.
— Ежели ты мотоцикл на прежнее место в сей момент не доставишь, Кандей такое обещался, даже говорить срамно.
— Всегда одно и то же обещает.
— Ну. Они, говорит, ему и так без надобности.
— Да пошел он… — грустно сказал мужик и, хромая, повел мотоцикл со двора.
— Чего, думаете, он всю эту канитель затеял? — спросила Аграфена Иннокентьевна, когда тот скрылся за забором.
— Думаю, из-за «Ландыша», — улыбнулся отец Андрей.
— Сам бы он сроду не допер. У него соображалка до первого пенька — сядет посидеть, откуда пришел, забывает. Был Сергей Афанасьевич, стал Серуня. Подсказали ему.
— Что вы имеете в виду?
— Понадобились вы, батюшка, кому-то.
— Может, неплохо, что понадобился?
— Им до Бога, как на болото дорога. Не желают, чтобы вы у Романа Викентьевича находились. Помешать можете.
— Чему?
— Так чему… Убрать их окончательно.
— Что значит «убрать»? Кого «их»?
— Романа и дочку его. Я зачем спешила-то? Надо вам, батюшка, на новое место жительства перебираться. Вещички ваши чуть позжей в полной целости доставят. Я тут поблизости с хорошим семейством сговорилась. Сама учительница, сестра при библиотеке. Девы обои. Дом у них тихий, чистый, никакого беспокойства не случится, не сомневайтесь даже.
Отец Андрей пристально смотрел на Аграфену Иннокентьевну. Та вдруг смешалась, замолчала, опустила голову.
— А у Романа Викентьевича, значит, помешать могу?
— Кто ж их, сволоту, угадает? Может, сможете, может, и при вас не задумаются. Роман Викентьевич так и велел — даже малость не рисковать. За батюшку, говорит, я перед Богом ответчик.