«Вина Луны, она, как видно, Не в меру близко подошла к Земле И сводит с ума».
Сказав их в уме, я не удерживаюсь от улыбки. Я, маленькая частичка Земли, достигнувшая Луны. Я её не виню, пусть и схожу с ума, ведь не она близко подошла к Земле, это я отправился к ней, пусть и не знал, поначалу, что лечу сюда. Но, не буду отрицать, скажи мне кто-нибудь, что я отправляюсь на Луну, ничто бы не заставило меня отказаться. Мы осматриваем округу: до нас в стране грёз побывали другие, они оставили здесь свои незавершённые строки. Я почти уверен, покидая это место мы оставим после себя много словесного и изобразительного мусора, он не будет гоним ветрами, будет дожидаться того часа, когда же кто-то навестит его, оценит по достоинству. Издалека мусор кажется слишком грузным. Оставленные мечты, желания, идеи. Брошенные, не полностью нарисованные картины, недописанные стихи, пьесы, романы... Страна грёз, неизведанная страна, та, куда я желал попасть всей душой, имела вид кладбища. Рауль смотрит на картины Рембрандта, Микеланджело, Айвазовского. Он грустно опускается у обрывка: кто-то сжёг своё творение. - Как ты думаешь, - спрашиваю я, - не завалялся ли где-то здесь, в этих кучах, второй том «Мёртвых душ» Гоголя? Рауль пожимает плечами. - Вполне возможно, учитывая это. Рауль берёт отрывок картины и оглядывается, в надежде, что его никто не видит. Он сжимает его и прячет в карман. - Разве отсюда можно что-то брать? Это похоже на воровство. - Я не буду его использовать, - отвечает Рауль, - просто, я не могу не сохранить его. Что-то, что таит в себе такую силу. Должно быть, его творец испугался от количества энергетики, исходящий из этого рисунка. Одного взгляда в день на него мне будет достаточно для подкрепления сил. Я нарисую тебе лучшие небеса. Я не отвечаю. Его утверждение о небесах пресекает все мои вопросы и страхи. Я верю Раулю, верю, что он постарается нарисовать лучшие небеса, на которые только способен. Остальные рыскают среди мусора и выуживают интересные вещи. Кто-то зачитывает всем интересные отрывки, которые, впрочем, обрываются на самых интересных моментах. Рик Освальд, он, как и я, писатель, поднимает на смех одну строку. - Кто так пишет? Это отвратительно! - А ты пишешь лучше? - Спрашивает его сосед. Рик вскидывает руки. - Как ты можешь во мне сомневаться. Только посмотри, я здесь, среди вас! - Да, но эти люди тоже были здесь, - указывает ему товарищ. Первую неделю на Луне мы изучали поверхность, бродили вдоль кратеров, исследовали местность. Правда, все исследования сводились лишь к потиранию между пальцами лунного грунта. Спать мы ложились там, где решили, что измотались. Обедали в самолёте, ужинали там же, а завтрак устраивали у самолёта. Время еды нам всегда сообщала стюардесса, а мы, тем самым, старались уходить не слишком далеко, чтобы не пропустить её сигналов. Мы не знали, откуда у стюардессы берётся еда, но нас это не беспокоило. Мы исследовали все единственным доступным нам способом - осматривались. Наши глаза смотрели на части этого мира, недоступные другим глазам. Но, время пришло. Глаза устали от постоянного серого грунта. Глаза скучали за зеленью травы, за синевой небес. Рауль отказывался рисовать небеса здесь, хотя нам удалось найти краски и холст. - Мне нужно время, - говорил он мне каждый раз, когда я заводил об этом речь. - Но у тебя с собой рисунок, - упрямо твердил я. - Да, но кому как не тебе понимать, как не постоянно вдохновение. Однажды, после настойчивых уговоров он ответил: - Послушай, я хочу нарисовать их, видя перед собой, а не из памяти. Я считаю, так будет лучше. Против этого утверждения я спорить не мог.
В остальное время, после двух недель пребывания на Луне, мы составили расписание: В понедельник мы сортировали произведения искусства на литературу, изобразительное искусство, ноты. Во вторник мы отбирали себе отдельные фрагменты за авторами. В среду мы читали их, смотрели на них, либо же воспроизводили их, как того требовали ноты. В четверг мы обменивались мнением относительно изученных нами отрывков. Ещё ничьи произведения не поддавались столь суровой критике, как эти фрагменты. В пятницу мы сортировали произведения на те, что нам понравились и на те, что мы считали отвратительными. В субботу мы сжигали отрывки, которые казались нам ужасными. В воскресенье мы сжигали пепел.
Вот чем, собственно, мы тут занимаемся. По выходным сжигаем пепел, перебираем в памяти несостоявшиеся строки, мазки красок на полотне. Рик Освальд любит покрасоваться красноречивыми выражениями, но, признаюсь, мы уже выучили весь его словарный запас, состоящий в основном из канцеляризмов. Но были и другие минуты. Хочу особенно подметить их, так как ставлю Луну в плохом свете. Когда восходит солнце (мы видим всё по-своему, каждый из нас, в зависимости от уровня знаний), многие расходятся вдоль дорог, чтобы оказаться как можно дальше от остальных. Если другой не видит, то, что видимо тобой, он всё равно, что слепой. В минуты одиночества, выпадающие каждый день с приближением восхода, я наблюдаю за Землёй. Находясь вдали, мне чудится, что сейчас дома весна, моя старая мать сеет огород, а на обед печёт хлеб. Но, стоит признать, что мир моей души - всего лишь грёзы. Дома сейчас зима, а моей старой матери нет уже очень давно.