— Ну зачем он так подумал?
— Не о себе он думал, о тебе.
— Может, я пойду? А, тетя? Потихоньку, не спеша, r рассвету, глядишь, и к Бугрыни прибьюсь.
— Я тебе пойду! Дорогу замело, вон какие сугробищи... Цыганков же сказал — отвезу, значит, отвезет...
«...И не слышали мы от него ни единого словечка. Хлопцы порешили: контузия, немой, и все тут. Уставится в потолок, словно невесть что увидел там, и лежит...»
— Кажется, рассветает?
— Ох, беда мне с тобой, Стефка! Павлика разбудишь. Еще и петухи не пели.
— А отдадут его?
— Не век же ему находиться в госпитале.
— Ой, тетя Надя, как же я буду любить его! Я так буду его любить!..
«...Положили к нам новичка, совсем еще ребенок. Только попал на передовую, и в первый же день клюнуло его в живот. Проснулся он среди ночи и видит: уставился Славка в потолок и лежит, будто мертвец. Испугался парнишка, как закричит. Мы тут же вскочили с мест, сбежались сестры. И вдруг слышим: «Чего взбаламутились? Живой я!..» Чудеса, да и только: немой заговорил...»
— А если застрянет машина? Сами же сказываете — сугробищи.
— Да не машиной — в санях поедешь.
«...Утром сели завтракать, смотрим, а он сам ложку взял. Обрадовался врач. «Ты, говорит, не ложку взял, ты себя в руки взял». И пошло с того дня на поправку. Молчун, пока слово вытянешь — семь потов сойдет, но все же кое-что разузнали. Верховинец он, тракторист. А какой из безногого тракторист? Смастерили ему шефы колясочку, вот и весь его трактор...»
— Зачерствеют лепешки, пока довезу... Но он у меня не переборчивый, нет. «В твоих руках, говорит, все вкусным кажется...» Прибежит, бывало, с работы...
— Стефка, ты еще не наплакалась?
— Не прибежит он больше, тетя... Н-не на чем теперь бегать м‑моему дуд‑дарику...
— Не вздумай и при нем зареветь, слышишь? Тебе тяжко, а ему и вовсе.
«...Одно утешение — музыка. День и ночь слушал бы радио. А то как-то пошептался с сестрою, и принесла она ему сопилку. Оказывается, он и на фронте не разлучался с нею, словом, боевая сопилка. Как заиграл, из всех палат сбежались. А он играл и плакал. Не взберусь, говорит, я теперь на полонину. А что это такое, полонина, спрашиваем? У Славки тут же слезы высохли. Да это, да это же... И как начал рассказывать, как начал, не угомонился, пока няни обед не принесли. Вот тебе и молчун!..»
— Сыча нечистая сила принесла. Ух как воет! Разве сычи зимы не боятся?
— Какой сыч? Ветер изводится в трубе.
«...Когда приносят почту, только один Славка отворачивается к стене и делает вид, будто спит. Думали, человеку не от кого весточки ждать, потому и грустит. Родная его полонина под немцем... Как-то был у меня день рождения, и выпили мы за здоровье наших воинов, живых и павших, вот тогда и признался мне Славка...»
— Тетя Надя, вы еще спите? Уже рассветает, правда, развиднюется.
— Вздремнула малость. Что ж, пора. Чугунок с картошкой в печи стоит, может, еще и не остыл.
— У меня есть...
— Что у тебя есть — в дороге пригодится. Садись... Да чайку попей, чтобы в животе не бурчало... Спи, Павлуша, спи, тебе еще рано.
«...И дал я клятву, что никто не услышит от меня Славкиной тайны. Вчера дал, а сегодня нарушил слово и вот пишу Вам, незнакомая мне Стефания, украдкой это письмо. Когда вели нас в баню, я вернулся, будто по нужде. И удалось мне разыскать конверт с Вашим адресом. Скверно у меня на душе, будто негоже веду себя, и все же я верю, что Вы меня простите. И Вы, и Славка. Ведь это же не дело — от любимой жены прятаться. Говорят, настоящая любовь и жертву примет. Но это смотря с какой стороны подойти. Кто знает, где счастье? А несчастье — оно никогда не замешкается. Так неужели судьба нам покорно подставлять горю свою шею? Когда приедете, прошу Вас, не выдавайте меня, я все-таки поклялся Славке, боюсь — он не в шутку разгневается. Возможно, я и не решился бы на такой шаг, но увидел Ваше фото. Посмотрел в Ваши глаза и поверил им. Бывает же такое!..»
— Не забудь, в дороге отоспись, а то круги под главами, как у великомученицы. Тоже мне — мячик... Не смей в таком виде показываться своему дударику! Помни, Стефка, женщина всегда должна быть женщиной.
— Ой, тетя, да я это с вами, а будет рядом Славка... Слышите, а вдруг он что-нибудь об Антоне знает?..
2
Реки не признают границ.
Родившись во Франции на плато Лангр, торопливый Мёз в своем вечном стремлении к морю спешит на север. Не останавливают его и Арденны. Прорубив глубокую впадину в силурийских известняках, кварцах и песчаниках, река выкатывается на просторы Бельгии и здесь меняет свое подданство. Отныне Мёз становится Маасом и, приняв около Намюра в свое лоно Самбру, неожиданно резко берет курс на восток. Словно маршал, собирающий разбросанные полки под одно знамя, он направляется к Льежу, чтобы присоединить к себе Урт и Амблев. И теперь уже, наполненный силой и сознанием своего величия для окружающего мира, снова поворачивает к Северному морю.