Меня часто навещал сосед по квартире Александр Степанович Татаркин, сотник, но он после 1905 года поступил в технологический институт и стал инженером.
Года через два хорунжий Попов перешел в другую квартиру, и его комнату занял хорунжий Константин Павлович Золотарев, с которым я, как и с Е.Н. Поповым, был в самых дружеских отношениях. Костя Золотарев, прекрасный офицер, хороший товарищ, чтобы приучить денщика к аккуратности, всегда приказывал разбудить себя или без трех минут семь, или в две минуты восьмого, и денщик, поглядывая на часы, лежащие на ночном столике, точно будил его в назначенное время, а мой денщик первый раз разбудил меня на два часа раньше времени и на вопрос, почему так рано разбудил, ответил: «А я думал, что так еще лучше». Раз Костя увидел, что денщик его все время улыбается, и спросил: «Ты что улыбаешься?» – «Да чудное письмо с дома получил – тетка втопла». – «Так что же тут смешного, очень грустно». – «Так, ваше благородие, все люди умирают обнакновенно, а она втопла».
Один раз пришел ко мне Костя Золотарев, когда я писал что-то срочное. Денщик мой сейчас же подал самовар и стаканы, и я попросил Костю налить чаю. Костя, видя, что мой денщик не вышел из комнаты, а стоит у дверей и наблюдает за ним, начал щипчиками накладывать сахар в стаканы доверху. Я был занят и не видел это. Вдруг денщик обращается ко мне: «Ваше благородие?» – «Что тебе?» – «А их благородие нашего сахара не жалеют». Во время революции Золотарев был убит большевиками.
Офицер обязан был знать все подробно о своих казаках: какая семья, имущественное положение и все остальное. Во время перерыва строевых занятий я начал расспрашивать своих подопечных. Из 42 казаков только 3 неженатых. Их казаки называли «кавалерами», уверяли, что их позовут к Царю на бал, и каждый вечер делали репетицию – заставляли танцевать казачка. Многие казаки, идя на службу, уже имели детей. Один говорит: «У меня двое – мальчик и девочка». – «Что же ты так поторопился до службы, двоих народил?» – «Ваше благородие, так у Гарбузова семь». – «Не может быть – правда, Гарбузов?» – «Так точно – один раз двое, другой раз трое». – «А еще двое?» Гарбузов сконфуженно опускает глаза и говорит: «А двое до свадьбы».
Еще смеялись старые казаки над теми, которые хвастались, что хорошо стреляют, их заставляли каждый вечер чистить винтовки, говоря, что их позовут в царскую охоту.
Служба у казаков, в общем, была тяжелая. Вставали в пять часов утра и сразу шли на чистку лошадей и уборку конюшни. Эта уборка и чистка продолжались до семи часов, так как почти каждому приходилось чистить по две лошади: свою и какую-то из лошадей тех казаков, которые в это время находились в наряде, – дежурных, дневальных, караульных, больных и тому подобное – восемь часов мылись, чистились и пили чай. К 8 часам все должны были быть готовы и выстроены для встречи офицера, и начинались занятия до 11 часов, в 11 обед и опять чистка лошадей. От часу до трех, иногда до четырех опять занятия. Потом вечерняя чистка лошадей и ужин. Очень вкусны были щи с порцией мяса и пшенная каша. Офицеры с удовольствием уничтожали пробную порцию. Ужин был почти такой же, как и обед. Каждый казак получал на день 3 фунта черного хлеба. Хлеб был великолепный. Начальство говорило: «Не хлеб, а пряник». Но молодые казаки не ели его и меняли у торговок на белый, у нас на Дону черного хлеба нет и к нему не привыкли. Но постепенно привыкали и на второй год службы уже ели с удовольствием. Нет у нас на Дону и гречневой каши, и, когда попробовали в полку дать вместо пшенной гречневую кашу, никто не ел.
В каждой сотне одна комната называлась «образной». Там был большой образ в киоте, сооруженный усердием казаков. В этой комнате была и канцелярия сотни. Я собирал туда два раза в неделю, после ужина, песенников и разучивал с ними песни, какие пели в Николаевском кавалерийском училище. Чтобы легче было разучивать, я брал в городе напрокат пианино, и оно стояло в образной. Казакам это нравилось, и они охотно собирались на спевки. Хор 3-й сотни был лучший в полку. Один раз песенников 3-й сотни пригласили в богатый частный дом, где они, по словам хорунжего Васильковского60 , бывшего с песенниками, произвели фурор. Их угостили обильным ужином, и, когда Васильковский вошел в комнату, где казаки ужинали, они обратились к нему с вопросом: «Ваше благородие, а мыло зачем?» У нас на Дону сыроварен не было, и они приняли сыр за мыло. Когда Васильковский при них съел кусочек сыра, казаки тоже начали его пробовать.