Ответ-то, может, и был в виде официального извещения, от которого мертвела не только любая изба, в которую приходило оно, а вся округа замирала в страхе, что и не приведи Господь, получить такую же весточку в следующий раз. Может, и был ответ. Но ведь почта-то формируется где-то на станциях железнодорожных, а потом долго движется в раздолбанных вагонах по российским просторам, тащится в поездах, а поезда, известно, подвергаются вражеской бомбардировке. И кто знает, сколько всяческих весточек не дошло до адресата по вполне понятным причинам военного времени.
Уж сколько дней подряд Клавка норовила поскорее прошмыгнуть мимо избы Дарьи Степановны Красновой. Может, хоть сегодня-то тетка Дарья забудет в делах своих выглянуть, не показалась ли синеглазая почтальонша Клавка…
Нет, никакая сила не заставит ее забыть, что пока не пройдет со своей брезентовой сумкой почтальонша Клавка, не успокоится тетка Дарья. Все будет валиться у нее из рук, все будет отрываться она от любого домашнего дела и выглядывать на улицу, ждать почту, как самого драгоценного гостя. Все будет замирать у своих дверей, пристально вглядываясь вдоль улицы: не появилась ли говорунья Клавка с вестью о сыне Дарьи Степановны.
Сколько раз пробегала Клавка, бросая на ходу:
— Нету ничего тебе сегодня, тетка Дарья.
А та все равно не верит, уже вслед Клавке несется:
— Клавонька, детка моя, ну посмотри получше, может, завалялось где письмо-то, а ты не разглядела.
— Дарья Степановна, да что ж она у меня, сумка-то, ай с потайными запорами?
— Да кто ее знает, а вдруг…
— Вот они все письма, гляди.
Клавка вытаскивала тоненькую пачечку дорогих посланий, как корочки хлеба в голодуху, перебирала перед глазами тетки Дарьи: Иванцовым, Степановым, Елизавете Курковой да вот еще Марье Смолкиной.
— И все, — Клавка выворачивала наизнанку сумку и даже вытряхивала для наглядности. — Гляди, нет ни пылинки.
Дарья Степановна горестно качала головой. И недоумение, и разочарование у нее на лице. И извинение перед Клавкой, что не поверила ей с первого раза и заставила выворачивать сумку.
Вот потому-то Клавка каждый раз пыталась проскочить незамеченной мимо окон Дарьи Степановны. А сегодня задержалась у дома соседки и давней подруги тетки Дарьи — у Авдотьюшки Колокольцевой. Тоже женщины одинокой. Что-то они там с ней обсуждали оживленно.
Дарья Степановна, как обычно, ждала вначале у своего порога, надеясь и не надеясь на весточку. Да не хватило терпенья у Дарьи Степановны, сама подошла с обычным единственным вопросом своим, который Клавка давно наизусть знала.
— Клавонька, милая, а мне-то там ничего нет?
И тут сама навстречу к ней кинулась Клавка, возбужденная чем-то не в меру:
— Опять ничего нету, тетка Дарья. Но война, говорят, скоро кончится. Вот как! И найдется твой Николай, обязательно найдется. А сейчас некогда им писать. Наступают они на Берлин… Кончится скоро война. Некоторых солдат уже отпускают, раненых…
— Господи, да хоть бы и раненого, только бы вернулся. Авось как-нибудь и поправился бы дома-то… Да у кого ж узнать-то?
Тут и за Авдотьей слово не задержалось:
— Слышишь? А вот есть, говорят, в Москве старица одна, Матроной зовут. Все наперед знает. Бабы ходили к ней, спрашивали.
— А где же я ее найду в Москве-то?..
— Иди, найдешь, Господь управит.
— Ой, Авдотьюшка, ты не собираешься? — кинулась к ней Дарья Степановна. — Я бы с тобой, хоть в любой день. Ты вроде знаешь дорогу. А то я-то в Москве уж не помню когда была… Давай завтра пойдем.
— Можно и завтра, если дождя не будет. А то по такой погоде больше ста километров — не шутка, грязища — ноги не вытащишь. Вон она, тучка-то, заходит и заходит. Дня два идти будем, не меньше…
— Может, обдует к завтрашнему-то?..
Ночь не спала Дарья Степановна, прислушивалась: идет дождь или перестал. Лбом об пол бухалась перед иконой Божьей Матери:
— Помоги, Царица небесная. Сотвори чудо, чтобы до Москвы дойти, с Матронушкой встретиться.
Собрала пару яичек вареных, кусок хлеба да солюшки в узелок, и едва за окном забрезжило, — к соседке скорехонько:
— Вставай, Авдотьюшка… Обдуло вроде дорогу, пойдем, милая.
— Вот сказала я тебе, неугомонная, — спросонок будто проворчала подруга.
Но скорей по привычке, чем от неудовольствия. Плеснула в лицо колодезной водицей, простым платком повязалась и — готова.