Прежде чем подойти к старице, перекрестилась, словно перед иконой, и будто головой в омут со своим вопросом:
— Матушка Матронушка, сын у меня на войне. Дождусь ли? Подскажи, милая…
Так ли, нет ли, обратилась? Откуда было знать матери? Спросила, как сердце подсказывало. Мигом душа опросталась, как черный камень с места сдвинула. И обмерло сердце в неимоверной жути, ловя слепой невидящий взгляд великой прозорливицы. Живой свет сочувствия поймала в подобревшем лике Матронушки.
— Иди с Богом. Будет тебе известие, милая. Жди.
Еще о чем-то хотела спросить Дарья, но не успела, растерялась. Какая-то другая женщина со своей бедой уже кинулась к Матроне, и образовавшаяся толпа, жаждущая известий о своих родных и близких, незаметно оттеснила Дарью. Так она и осталась стоять в недоумении, переваривая каждое слово прозорливицы.
— Еще поподробнее спросить хотела… — произнесла Дарья растерянно, глядя на Авдотью и словно оправдываясь, что не успела.
— Чего ж еще тебе? — успокоила Авдотья. — Она тебе ясно сказала: жди! Будет тебе скоро известие.
— Дак какое известие? Известие известию рознь.
— Было бы плохое, она бы тебе так прямо и сказала. А то ведь — жди! А плохое-то чего ждать? Мы и так все в плохих известиях, как беспризорная собака в репьях.
— Миром Господу по-мо-лимся! — донесся с амвона громогласный бас, объединяя молящихся и вселяя надежду. — Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя…
Крестясь и кланяясь, обе женщины вышли из храма, попав сразу во внимание выстроившихся неровным рядком калек и нищих.
Дарья Степановна высмотрела сразу молодого калеку на костыле. В гимнастерке с распахнутым воротом, с пепельной головой, он прыгал на одной ноге, стараясь разогреться. И когда Дарья вынула заранее заготовленный мятый рубль и протянула молодому инвалиду, он недоверчиво посмотрел на нее, покосился виновато на соседей по попрошайничеству: не отнимаю ли, мол, у них удачу, — и как-то молодцевато, будто и не милостыню брал, выловил протянутую деньгу со снисходительной усмешкой, мол, извини, мать, не думал стоять на паперти, да жизнь распорядилась.
— Помолись, сынок, за моего Коленьку, чтобы хоть какой-никакой, а вернулся бы целым и невредимым.
— Вернется, мать, куда он денется? — бодро отозвался молодой инвалид, принимая милостыню. — Я вот вернулся!
— Ой, не приведи Господи! — не сдержала сострадания старая женщина.
— Ай лучше, ежели совсем не вернется? — зыркнул из-под седых бровей обросший волосами старик.
— Ой, тоже не приведи Господь! — помрачнела Дарья Степановна.
— Пойдем, пойдем! — дернула за рукав верная спутница. — Не наговорилась еще? Тут не такое услышишь. Ты думай, о чем тебе Матрона сказала. Жди! Она многого и не говорит. Боится. Власти-то лютуют. Говорят, недавно милиция ее насильно увезла, еле освободили. Она так и скитается, то по домам, то по подвалам.
— Да за что ж это, Господи? — удивленно округлила глаза Дарья Степановна. — Она людям помогает, а ее от людей прячут. И что ж дальше-то?
— А ничего. Не одни злыдни в милиции. Освободили.
— Ой, Господи, — перекрестившись, покачала головой Дарья Степановна.
Они долго еще по пути в деревню разговаривали и о Матронушке, и о хороших людях, на которых земля держится. А не будь их — давно бы рухнула в тартарары, никакой бы войны не надо.
Известие и вправду вскоре пришло. Принес его немолодой возвращавшийся в свои края солдат. Дарья Степановна не разбиралась в званиях военный и военный. Пилотка со звездой на побитой сединой голове. Пожилой, одним словом. Несмотря на жару, был он в пропотевшей под мышками и на спине солдатской телогрейке, надетой на не менее пропотевшую гимнастерку, в старых растоптанных кирзачах со сморщенными голенищами. На правом плече вещевой мешок, узлом стянутый.
Дарья Степановна вначале подумала, что это и не к ней вовсе. Мало ли кто останавливался передохнуть, кружку воды попросить. Раньше из всех дворов навстречу выбегали бабы: кто? Чей? Да не видал ли сына, мужа, брата? Мигом окружали свежего человека, в рот заглядывали до тех пор, пока до конца не выпытают, до последнего словца.
Но в Климовке и выбегать особо некому было. Если только Авдотьюшке, соседке, да двум-трем вдовам. Но те ютились на другом конце деревни: кричи им — не докричишься. Так что как он, этот пропыленный седовласый солдат, нашел Дарью Степановну, один Бог знает. Видать, большим долгом своим считал увидеться с матерью своего командира.
— Дарья Степановна здесь будет? — крикнул в распахнутые сенцы так, что единственная пестрая курица, спасавшаяся от жары под лавкой, с кудахтаньем выскочила на двор и долго еще недовольно бормотала там.