нежные, такие осторожные губы
везде, на шее, лице, в вырезе
декольте. Теперь я лежу на спине, а
Мишино лицо склоняется , в глазах
цвета индиго загорается огонь, пока
уютный, мягкий. Но я, от чего-то,
знаю, что эта мягкость обманчива.
Ещё немного и вспыхнет пламя,
сметающее всё на своём пути, не
ведающее преград.
Я подалась к нему, потянулась,
требуя больше прикосновений,
больше жара, предлагая себя всю,
без остатка. Мои ладони
расстегивают пуговицы его
рубашки, скользят по
разгорячённой, удивительно-
гладкой коже…
- Нет, - прошептал Михаил,
отстраняясь. – Ещё рано. Не здесь.
Лицо Михаила исказилось гримасой
боли, щека нервно дёрнулась,
сжались челюсти.
Он отошёл, и мне тут же стало
холодно и пусто, а ещё и стыдно. Да
что это такое на меня нашло?
Предложила ему себя, как
последняя подзаборная девка. Что
скажет папа, если узнает?
Щёки мои пылали, в ушах стучало,
хотелось провалиться сквозь землю.
А Миша спокойно расставлял
тарелки со всевозможной снедью,
наливал вино в высокие фужеры.
- Ты бы хоть ёлку нарядила, - кинул
он мне через плечо. Скоро полночь,
а у нас ещё конь не валялся.
Я нехотя поплелась к коробке с
разноцветными шариками. Ничего
так не отвлекает, как работа.
Шарик красный, шарик жёлтый,
шарик оранжевый. Ну и что это
сейчас было? Сам же с поцелуями
набросился, а потом оттолкнул. Ему
стало противно или зуб разболелся?
А может быть, я сделала что-то не
так?
- Обиделась? – Михаил улыбнулся,
так светло, так задорно, что
неловкость мелкими шажками
начала отступать.
- Нет, - ответила я, вешая
очередной шар на еловую ветку. –
Просто не поняла, что сейчас было.
Я думала, ты тоже хочешь. И
теперь, мне ужасно стыдно за свою
распущенность. Я чувствую себя
грязной шлюхой, бросающейся на
первого встречного.
- Не смей говорить такого о себе,
малыш. Разве то, что нас тянет друг
к другу - грязь? Да, мы знакомы с
тобой всего несколько дней, но
почему это должно мешать
развитию наших отношений?
Миша подошёл сзади, заключил в
кольцо своих рук, легко поцеловал
в лоб, потом в шею.
- Но ведь ты оттолкнул меня.
- Не оттолкнул, а дал тебе ещё
немного времени. Если бы у нас всё
произошло здесь, в этот час, вот на
этой кровати, ты бы, очнувшись и
поняв, что произошло, принялась
себя терзать, называя разными
скверными словами. Ведь так?
Хорошо зная собственную натуру, я
кивнула.
- А я бы и вовсе стал для тебя
персоной нон-грата.
В широкой груди гулко билось
сердце, такое же большое и сильное,
как и сам этот человек. И я поймала
себя на том, что рядом с ним
хочется казаться и слабой, и
маленькой и беззащитной, ведь это
так естественно.
- У нас всё произойдёт под шум
прибоя и крики чаек. Над нами
будут вспыхивать мириады звёзд, и
тёплый южный ветер касаться
наших тел.
- Странные мечты, - фыркнула я,
выбираясь из объятий. – Тебя
пугает то, что я школьница, да ещё
и дочь третьего секретаря, вот и всё.
Миша расхохотался и ещё крепче
прижал меня к себе, не давая
вырваться.
- Мне плевать, чья ты дочь, Верка!
Глупая, как тебе это в голову
пришло? А море и чайки- это не
мечты, а моя родина. Ты поедешь со
мной к морю?
Сердце моё ликовало, оно рвалось,
трепыхалось, словно пойманная в
силки птица. Ох уж это неугомонное
сердце! Ему хотелось любви, новых
впечатлений. Разве ли не счастье,
замирать от прикосновения
ласковых рук, а потом, получив
заветный поцелуй, рваться прочь из
груди, разгоняя кровь по венам?
Как-то, ещё в самом начале
учебного года заболел математик, и,
в целях сохранения школы от
бесконтрольной радости десятого
«А», к нам прислали школьного
психолога Татьяну Петровну.
Маленькая тётенька с седенькими
кудряшками на, слишком круглой,
голове дребезжащим от старости
голосом поведала нам о
субличностях. Мол, они, эти
субличности живут в каждом из нас,
со своими целями и желаниями.
Они борются, спорят, кто-то
побеждает, а кому- то приходится
капитулировать. Почему-то,
субличности представлялись мне
виде забавных зверьков,
расположившихся на солнечной
полянке.
И сейчас, в моём личном зверинце,
поднялся невообразимый гвалт.
Ещё немного, и полетят клочья
вырванной шерсти.
- Не смей! – шипела мудрая,
осторожная змея. – Твой отец не
одобрит подобной выходки! Ты
плохо знаешь этого парня, а вдруг
он маньяк? А вдруг он сутенёр,
заманивающий молоденьких
девочек в свой бордель?
- А зачем об этом рассказывать
отцу? – дьявольски хохотала
хулиганистая мартышка.- Погуляю,
искупаюсь в море и вернусь домой.
- Миша такой милый, такой
нежный! Может быть это и есть
любовь всей моей жизни, может это
моя судьба?! – мурлыкала
пушистая кошечка.
- А мне всё надоело, - флегматично,
но твёрдо, произнесла черепаха. –
Хочу поваляться на горячем
песочке, побултыхаться в голубых
волнах. Я так устала быть
послушной, правильной, удобной
дочерью для своих родителей. Разве
я не заслужила немного отдыха?
- Да и не нужно Мише от меня
ничего, в отличии от моих
одноклассничков, которые меня
ненавидят так же, как и в третьем
классе, только теперь умело это
скрывают, - гавкнула болонка.
Четыре голоса против одного!
Решение принято!
- Да, - ответила я и, повернувшись к
Мише лицом, уткнулась носом в его
рубашку.
А потом было вино и фрукты, духи с
нежным запахом арбуза и ягод в
яркой подарочной коробочке, ну и,
конечно, новогоднее поздравление
по телевизору от Великого
триумвирата.
Трое лысеющих мужчин, почти
похожих меж собой, лишь у
господина Синявского острее нос, а
у господина Желтенко оттопырены
уши, сидели бок о бок в красных
креслах. Все трое в строгих