Выбрать главу

нежные, такие осторожные губы

везде, на шее, лице, в вырезе

декольте. Теперь я лежу на спине, а

Мишино лицо склоняется , в глазах

цвета индиго загорается огонь, пока

уютный, мягкий. Но я, от чего-то,

знаю, что эта мягкость обманчива.

Ещё немного и вспыхнет пламя,

сметающее всё на своём пути, не

ведающее преград.

Я подалась к нему, потянулась,

требуя больше прикосновений,

больше жара, предлагая себя всю,

без остатка. Мои ладони

расстегивают пуговицы его

рубашки, скользят по

разгорячённой, удивительно-

гладкой коже…

- Нет, - прошептал Михаил,

отстраняясь. – Ещё рано. Не здесь.

Лицо Михаила исказилось гримасой

боли, щека нервно дёрнулась,

сжались челюсти.

Он отошёл, и мне тут же стало

холодно и пусто, а ещё и стыдно. Да

что это такое на меня нашло?

Предложила ему себя, как

последняя подзаборная девка. Что

скажет папа, если узнает?

Щёки мои пылали, в ушах стучало,

хотелось провалиться сквозь землю.

А Миша спокойно расставлял

тарелки со всевозможной снедью,

наливал вино в высокие фужеры.

- Ты бы хоть ёлку нарядила, - кинул

он мне через плечо. Скоро полночь,

а у нас ещё конь не валялся.

Я нехотя поплелась к коробке с

разноцветными шариками. Ничего

так не отвлекает, как работа.

Шарик красный, шарик жёлтый,

шарик оранжевый. Ну и что это

сейчас было? Сам же с поцелуями

набросился, а потом оттолкнул. Ему

стало противно или зуб разболелся?

А может быть, я сделала что-то не

так?

- Обиделась? – Михаил улыбнулся,

так светло, так задорно, что

неловкость мелкими шажками

начала отступать.

- Нет, - ответила я, вешая

очередной шар на еловую ветку. –

Просто не поняла, что сейчас было.

Я думала, ты тоже хочешь. И

теперь, мне ужасно стыдно за свою

распущенность. Я чувствую себя

грязной шлюхой, бросающейся на

первого встречного.

- Не смей говорить такого о себе,

малыш. Разве то, что нас тянет друг

к другу - грязь? Да, мы знакомы с

тобой всего несколько дней, но

почему это должно мешать

развитию наших отношений?

Миша подошёл сзади, заключил в

кольцо своих рук, легко поцеловал

в лоб, потом в шею.

- Но ведь ты оттолкнул меня.

- Не оттолкнул, а дал тебе ещё

немного времени. Если бы у нас всё

произошло здесь, в этот час, вот на

этой кровати, ты бы, очнувшись и

поняв, что произошло, принялась

себя терзать, называя разными

скверными словами. Ведь так?

Хорошо зная собственную натуру, я

кивнула.

- А я бы и вовсе стал для тебя

персоной нон-грата.

В широкой груди гулко билось

сердце, такое же большое и сильное,

как и сам этот человек. И я поймала

себя на том, что рядом с ним

хочется казаться и слабой, и

маленькой и беззащитной, ведь это

так естественно.

- У нас всё произойдёт под шум

прибоя и крики чаек. Над нами

будут вспыхивать мириады звёзд, и

тёплый южный ветер касаться

наших тел.

- Странные мечты, - фыркнула я,

выбираясь из объятий. – Тебя

пугает то, что я школьница, да ещё

и дочь третьего секретаря, вот и всё.

Миша расхохотался и ещё крепче

прижал меня к себе, не давая

вырваться.

- Мне плевать, чья ты дочь, Верка!

Глупая, как тебе это в голову

пришло? А море и чайки- это не

мечты, а моя родина. Ты поедешь со

мной к морю?

Сердце моё ликовало, оно рвалось,

трепыхалось, словно пойманная в

силки птица. Ох уж это неугомонное

сердце! Ему хотелось любви, новых

впечатлений. Разве ли не счастье,

замирать от прикосновения

ласковых рук, а потом, получив

заветный поцелуй, рваться прочь из

груди, разгоняя кровь по венам?

Как-то, ещё в самом начале

учебного года заболел математик, и,

в целях сохранения школы от

бесконтрольной радости десятого

«А», к нам прислали школьного

психолога Татьяну Петровну.

Маленькая тётенька с седенькими

кудряшками на, слишком круглой,

голове дребезжащим от старости

голосом поведала нам о

субличностях. Мол, они, эти

субличности живут в каждом из нас,

со своими целями и желаниями.

Они борются, спорят, кто-то

побеждает, а кому- то приходится

капитулировать. Почему-то,

субличности представлялись мне

виде забавных зверьков,

расположившихся на солнечной

полянке.

И сейчас, в моём личном зверинце,

поднялся невообразимый гвалт.

Ещё немного, и полетят клочья

вырванной шерсти.

- Не смей! – шипела мудрая,

осторожная змея. – Твой отец не

одобрит подобной выходки! Ты

плохо знаешь этого парня, а вдруг

он маньяк? А вдруг он сутенёр,

заманивающий молоденьких

девочек в свой бордель?

- А зачем об этом рассказывать

отцу? – дьявольски хохотала

хулиганистая мартышка.- Погуляю,

искупаюсь в море и вернусь домой.

- Миша такой милый, такой

нежный! Может быть это и есть

любовь всей моей жизни, может это

моя судьба?! – мурлыкала

пушистая кошечка.

- А мне всё надоело, - флегматично,

но твёрдо, произнесла черепаха. –

Хочу поваляться на горячем

песочке, побултыхаться в голубых

волнах. Я так устала быть

послушной, правильной, удобной

дочерью для своих родителей. Разве

я не заслужила немного отдыха?

- Да и не нужно Мише от меня

ничего, в отличии от моих

одноклассничков, которые меня

ненавидят так же, как и в третьем

классе, только теперь умело это

скрывают, - гавкнула болонка.

Четыре голоса против одного!

Решение принято!

- Да, - ответила я и, повернувшись к

Мише лицом, уткнулась носом в его

рубашку.

А потом было вино и фрукты, духи с

нежным запахом арбуза и ягод в

яркой подарочной коробочке, ну и,

конечно, новогоднее поздравление

по телевизору от Великого

триумвирата.

Трое лысеющих мужчин, почти

похожих меж собой, лишь у

господина Синявского острее нос, а

у господина Желтенко оттопырены

уши, сидели бок о бок в красных

креслах. Все трое в строгих