Я заняла маленький номер на двадцатом этаже «Сан-Режиса», над номером Дали и Галы, с которыми я часто обедала у Лорана. Мы добирались туда пешком, Дали, закутанный в меховое манто по причине ледяного ветра, бушевавшего среди небоскребов, советовал мне дышать только носом, чтобы не простудиться. Он обожал Нью-Йорк, нью-йоркские небеса напоминали ему голландские. Он находил «гиперреалистичной» голубизну неба, отражавшуюся в стеклах серебристых домов. Он любил дым, выходивший из утробы города, посреди улиц, асфальтовое покрытие которых было изрыто. Однажды днем мы заметили знакомый силуэт, пересекавший Третью авеню. Это была Грета Гарбо.
— Боже, как она была красива! Все были влюблены в нее, включая вашего покорного слугу, — вздохнул Дали.
Когда мы обедали без Галы, он предпочитал «Цирк» или «Лягушку» в Лоране. Мы посещали музеи, Уитни, коллекции Фрика или Гуггенхайна. Меня веселили его нападки на современное искусство, особенно абстрактное. Он повел меня в испано-американский культурный центр и с восхищением показал мне фрески Зоройя. Он, казалось, ревновал к этому художнику с юга, который мог одним движением изобразить руку, смешав три цвета прямо на кисти. Дали не владел кистью так виртуозно, он тратил часы на то, чтобы закончить полотно. Это его еще больше восхищало в больших стенных картинах Зоройя, с простыми сюжетами и живыми цветами.
Английский журнал «Tatler» попросил меня писать ежемесячную светскую хронику. Я выслала им рассказ о вечере святого Валентина, состоявшемся на последнем этаже «Сан-Режиса», в ресторане, специально отделанном в розовых тонах. Все участники должны были быть одеты в розовое. Здесь собрались завсегдатаи нью-йоркских вечеринок:
Палома Пикассо, Эльза Перетти, Лиана де Фюрстенберг, Энди Уорхол. Все эти люди собирались обычно в одних и тех же местах. Дали никогда не бывал в их обществе. За все зимы он только один раз поужинал с Уорхолом, но предпочитал не самого Энди, а его окружение, Сэнди Дарлинг например. Ему нравился певец-альбинос Джонни Винтер и его длинные белые волосы. Он водил меня несколько раз к старой маркизе де Куевас, об эксцентричных выходках которой много рассказывал перед каждым визитом. Я никогда не забуду, как эта дама появилась перед нами, выйдя из лифта, — собачка в руках, тапочки, напудренное лицо и кроваво-красные губы. Ее знакомый, Раймондо де Лоррен, принес Дали свои фотографии карликов, безногих и травести. Не будь с ним Галы, Дали с удовольствием пригласил бы их всех на ужин. Но она ненавидела все безобразное и сбегала с Двора Чудес, который устраивал Дали, в кинотеатры в компании своего Джефа.
По правде говоря, нью-йоркское окружение Дали иногда не выдерживало критики. Мы ужинали в «Трейдерс Вик» с Потасса и Кризис, двумя травести, оспаривавшими его друг у друга и блиставшими туалетами и манерами. После ужина у Лорана, когда Гала была в хорошем настроении, ему удалось убедить ее пойти на стриптиз-шоу Потассы, которая оголялась полностью. У нее почти не было груди, и она была сложена, как парень. Когда она покинула сцену, Гала мне сказала:
— Вы видели? Все черное…
Дали запротестовал, но Гала заупрямилась:
— Я хорошо рассмотрела. Яйца полностью черные.
Я их перебила:
— Надеюсь, вы не будете спорить из-за яиц этого создания? В салоне было темно.
Гала бросила на меня иронический взгляд:
— Вы сглаживаете острые углы? Вас все устраивает? Чтобы доставить ему удовольствие, вы готовы говорить то, чего не думаете!
Она всегда на меня нападала, издевалась над моей покорностью, но при всем этом очень меня любила. Когда я возвращалась в Лондон, проведя два месяца в «Сан-Режисе», она снабдила меня чеком в 5 тысяч долларов тайком от Дали и попросила ничего ему не говорить. Оба пытались мне помочь, каждый по-своему, и вдобавок скрывали это друг от друга.
Я снова обрела свое лондонское пристанище, писала песни и рисовала. Весной я недолгое время пожила в Париже, и Дали попросил меня провести лето в Кадакесе. Он работал над стереоскопическим портретом Галы, сидевшей на стуле в костюме морячка. Сабатер, фотограф, стал просто вездесущим в этом доме. Ему удалось даже вытеснить Капитана, который вышел в отставку вместе со своими Оцелотами и готовил открытие собственного музея. Несмотря на свою жизнерадостность и готовность услужить Дали, Сабатер не был, однако, любим домашними, которые мне сказали, что «этот месье не корректен». Дали относил подобные мнения на счет ревности. Гала находила Сабатера весьма полезным, так как он взял на себя все крупные дела, издание, права на воспроизведение, заказы статуэток, словом, все, что для нее было существенным.