— Я плакал всего один раз в жизни, когда я захотел купить монстров Бомарцо и когда мне сказали, что это невозможно.
Но у меня больше не было времени осматривать достопримечательности, потому что каждый вечер я пела в новом городе.
Турне окончилось, и я поторопилась в Кадакес к своим летним привычкам: солнечным ваннам около бассейна, морским прогулкам и сеансам рисунка в ателье. Горничные вытащили мою прошлогоднюю летнюю одежду, все больше и больше пахнувшую нафталином. Мои волосы, выкрашенные в рыжий цвет для турне по Италии, снова стали белокурыми на средиземноморском солнце к великой радости Дали, который любил их, «как поле fajols». Это было нечто вроде овса, светлого и легкого, колеблемого ветром.
В сентябре мы уехали в Барселону, где Дали нанес визит Ури Геллеру. Геллер говорил, что может гнуть вилки, останавливать часы и размагничивать магниты. Дали нисколько не верил в это, но он принял Геллера, который согнул перед ним несколько металлических предметов. Его черный сверлящий взгляд гипнотизера напугал Дали, не имевшего никакого желания быть объектом парапсихологических опытов.
— Он неотразим, этот patatouski, — прошептал Дали. — Он навел на меня ужас своим неподвижным взглядом.
И он избавился от Ури, отправив его посмотреть мою римскую баню. Я воспользовалась этим, чтобы поговорить с Ури о его способностях, к которым была более восприимчива, чем Дали. У Ури действительно был волшебный дар. Он описал мне песню, которую я записала на кассету и которую еще никто не слышал. Он захотел притронуться к кассете, чтобы узнать, хорошие ли излучения от нее исходят. Они были хорошими, и он предрек мне большой успех. Он попросил меня звонить ему в Нью-Йорке, что я и делала, начиная со следующего моего приезда. Геллер очень меня смутил, описав все предметы, находящиеся у меня в спальне. Дали, однако, продолжал верить только в свое волшебное дерево.
В Барселоне Дали повел меня в музей римского искусства в Монтхуи. Он выразительно комментировал тамошние статуи и фрески:
— Какой ужас! Хуже быть не может! Посмотрите на эти лица, топорные и никуда не годные, на эти негнущиеся драпировки, на эти шаровидные глаза. Никакого интереса. Тут нечего делать. Греческие статуи, Пракситель, Фидий, это был апофеоз, после этого уже ничего не было. Декаданс!
Как всегда, он говорил громко, с пафосом, что заставляло оборачиваться редких посетителей этого скучного музея. На выходе он остановился перед возвышавшейся в саду гигантской скульптурой Миро, выкрашенной в яркие цвета. Он созерцал ее какое-то время, а потом, указав палкой в ее направлении, бросил:
— Это еще хуже. Что это может представлять собой, как вы думаете?
Он часто критиковал Миро, тоже каталонца, считал его наивным и беспомощным. По правде говоря, он к нему немного ревновал.
Вернувшись в Кадакес, он принялся за новую картину, вдохновленную Клодом Лорреном. Беа занялся воображаемым портом Лоррена, а Дали тщательно вырисовывал обнаженную женщину со спины, на фоне чудесного неба в сиянии утренней зари.
— Вот увидите, это противоположно Миро.
Он продолжал работать над стереоскопической картиной, изображавшей Золотое Руно. Все наши разговоры вертелись вокруг этой темы.
В тот год я вынуждена была сократить свое пребывание у него, чтобы уехать в Мюнхен записывать новую пластинку, которую я собиралась назвать «Sweet Revenge». Перед моим отъездом Гала позвала меня в свою круглую спальню. Мы поговорили о моих проектах, о моей карьере. Она боялась, как бы я из-за своих успехов не стала чуждаться Дали. Я ее успокоила, но она сказала, указав на икону Казанской Богородицы:
— Поклянитесь мне на этой иконе, что если со мной что-то произойдет, вы позаботитесь о нем!
Я пробормотала, что не могу обещать ничего подобного, что я сама не знаю, что станется со мной в будущем. Гала настаивала и подталкивала меня к этой клятве.
— Это останется между нами, двумя женщинами. Я хочу, чтобы вы пообещали мне одну вещь, вы выйдете за Дали, когда меня уже не будет здесь. Послушайте! Вы знаете, что он вас любит, вы все-таки умны… Клянитесь!
Тон был категорический. Я поклялась на иконе никогда не покидать Дали, и Гала отпустила меня. Это была в самом деле удивительная женщина. Она до такой степени любила своего мужа, что хотела позаботиться о его счастье после своей смерти. Она хорошо знала, что Дали не может жить без женского присутствия. Он нуждался в постоянных подбадриваниях, стимулировании, чтобы продолжать свое творчество. Как многие из его друзей, я спрашивала себя, что случится с тем из них, кто переживет другого. Гала бы выстояла, без всякого сомнения. Это была женщина с сильным характером. Но я не могла себе представить Дали без Галы: если бы она умерла раньше его, я думаю, он бы покончил с собой или умер бы от тоски.