— Нужно, чтобы вы увидели глицинию, — сказал он.
Эта глициния, как и все глицинии мира, образовывала нечто вроде сетки из сиреневых кистей. В соответствующее время года. Но сейчас был не сезон.
Кроме глицинии, я получила право на fashion show его «большого друга кутюрье Пертегаса». Я должна была еще познакомиться с Матильдой, одной из его первых «жинест». Толпа разодетых дам у входа в салон, где должен был состояться показ мод, ясно дала мне понять, что нужно переодеться. Дали объявил мне, что моя спальня на первом этаже, рядом с его спальней. Две комнаты на деле разделялись только просторной гостиной, обставленной строгой мебелью и освещенной люстрами из старинного хрусталя. Я с восхищением обнаружила великолепную ванную с настоящей римской баней: украшенный мозаикой бассейн, наполнявшийся с помощью двух позолоченных кранов. К бассейну вели две ступеньки. Напротив кровати, над мраморным камином, висело зеркало, украшенное позолоченными гирляндами; софа была обтянута серым бархатом. Отель «Риц» был строже «Мериса», но такой же роскошный.
Я оделась в сиреневый бархат, положила на веки серые и сиреневые тени и спустилась к Дали, который с нетерпением ждал меня в холле отеля. Одним взглядом он оценил мой туалет и буквально потащил меня в салон. Там у него была абонирована ложа, в ложе сидели незнакомые мне люди. Манекенщицы были сильно накрашены, с тщательно продуманными прическами, очень нравившимися Дали. Платья, впрочем, были достаточно традиционными. Одно из них, длинное, серебристо-серое, украшенное розовыми бантами, ему напомнило инфанту Веласкеса.
— Оно бы вам пошло, — добавил он.
Я не представляла себя в таком виде, но промолчала. Появилось вечернее платье, пестрое, расшитое золотом и разноцветным жемчугом. Тогда он прошептал:
— Вот это я собираюсь купить для Галы. Она его, конечно, возненавидит, но будет носить, чтобы доставить мне удовольствие. Я люблю видеть Галу щеголихой, разубранной как королева!
В конце показа мод он подошел к седеющей толстенькой даме, которая работала у кутюрье: она повела Дали фотографироваться с понравившимися ему манекенщицами. Манекенщицы радостно встретили его появление. Он попивал сыворотку, позировал с удовольствием: поднятая трость и подведенные глаза, довольный тем, что он опять в центре внимания. Строить из себя звезду, даже на достаточно фривольных сборищах, было для него жизненно необходимо. Любезная дамочка вновь подвела его ко мне и пылко поблагодарила за приход. Дали болтал с ней, все время посматривая на меня и пощипывая за локоть, чтобы обратить мое внимание на то, что я никак не могла заметить. Когда она покинула салон, мэтр дал мне ключ к этой загадке:
— Это она! Это Матильда! Во время обеда я расскажу вам о моем романе с Матильдой-изменницей, как говорил Лорка.
Мы отправились обедать в «Виа Венето», один из тех розовых вульгарных ресторанов, которые любил Дали. Нас обслуживали официанты в розовых ливреях и с кружевными жабо, один другого услужливее. Такое низкопоклонство показалось мне просто невыносимым, и я в ярости стукнула каблуком по подушечке, положенной мне под ноги. Дали был в восторге:
— Вы меня просто смешите! Сам не знаю почему, но вы очень комично выглядите. Здесь, в «Виа Венето», рядом со всеми этими camereros, которые вам прислуживают, вы печальны как никогда с вашей неизменной корзинкой. Вы даже не можете себе представить, как это забавно!
И он радостно засмеялся. Я не могла понять, что же было такого комичного в этой драматичной, на мой взгляд, ситуации. Я была затеряна в это мире, живущем совершенно иной жизнью, чем та, к которой я привыкла. Меня учили, что нужно презирать бесполезную роскошь, достаток и богатство, а я была в компании этого тронутого миллиардера, с которым я разгуливала по снобистским ресторанам. Я выразила свое неодобрение и заказала монашеские блюда и фрукты.
— Вы прямо как Гала, — заметил он. — Она ненавидит это место. С ней мы всегда обедаем в «Рено». Там все гораздо строже.
Как и было обещано, он стал рассказывать мне о своем романе с Матильдой. Он любил ее, когда она была молода и «прекрасна, как день». Она была его жинестой, его весенним цветком, пышущим каталонским здоровьем, он за ней усердно ухаживал и посылал ей пламенные письма. Потом он уехал, а она вышла замуж. Он ее забыл, но, узнав о ее браке, назвал ее Матильдой-изменницей, по названию поэмы Лорки, посвященной другой Матильде, отказавшей поэту, когда тот был еще студентом. Несколько лет спустя дама, одетая в помятый непромокаемый плащ, подошла к нему в магазине. Это была Матильда, но совершенно неузнаваемая, прекрасная Жинеста прошлых дней стала толстой матроной, молча плакавшей при виде Дали, который едва ее вспомнил. Эта история меня очень взволновала. Я испытывала симпатию к несчастной Матильде и каждый раз осведомлялась о ней, приезжая в Барселону. Дали, не разделявший этого интереса, сказал мне однажды: «В глубине души я вижу, что вы добры. Какая жалость!»