Без всякого сомнения, Дали был впечатлен сексуальными извращениями своего двора, утверждая, впрочем, что сам он импотент. Однако секс занимал немалое место в его разглагольствованиях, мне кажется, что он входил в число «наблюдателей». Однажды он предложил мне позировать для него, но я несколько опасалась, что это может оказаться сеансом стриптиза. Во всяком случае так думал Тара, который любил пошутить по поводу того, что случится, когда я разденусь перед мэтром в его номере. Надо признаться, что поведение близнецов меня настораживало. Они не протестовали, когда их рассматривали как неодушевленные предметы, которые можно критиковать, оценивать и использовать исключительно в эротических целях.
Конечно, наша философия молодых «неформалов» базировалась на свободной любви, сексуальной свободе и прочих антибуржуазных теориях. Однако некоторые выходки моих друзей меня шокировали. Мои родители воспитали меня в религиозном духе, и если я не соблюдала церковных обрядов, то по крайней мере сохранила понимание того, что такое грех. Кроме того, я была настолько влюблена в моего прекрасного ирландца, что плохо представляла себе, что могу спать с другим парнем и особенно с этим старым Дали, имевшим за плечами опыт шестидесяти прожитых лет. Для моего поколения 30 лет были началом физического и духовного упадка, и я пообещала себе, что в этом возрасте я покончу самоубийством: я не представляла себя в роли постаревшей безработной манекенщицы и хотела умереть красивой, жить ярко, развлекаться, страстно любить, рисовать и танцевать. У меня не было гроша за душой, и я жила, не думая о завтрашнем дне. Тара был богатым наследником и, может быть, он поддержит меня в трудную минуту, если мы останемся вместе.
Через некоторое время Тара улетел в Лондон, жил у Брайана и подготавливал свой развод. Я осталась в Париже, чтобы работать, жила в комнате у подруги Катрин Арле.
Дали звонил мне постоянно. Все в агентстве приходили в восторг, когда он спрашивал: «Могу ли я поговорить с мадемуазель Амандой Лир?» (он произносил «Леарр»).
Несколько раз он приглашал меня обедать, чаще всего вместе со своей верной Людовиком XIV, иногда с другими друзьями.
Одним ноябрьским днем он пригласил меня на чай в отель «Мерис» и представил меня Гала. Она была сухощавой, с узкими плечами и широкими бедрами. Одетая в красный бархатный костюм, она показалась мне очень молодой. У нее была точно такая же прическа, как на тех полотнах, где Дали изображал ее в образе Мадонны. Тяжелый узел волос был подхвачен черным бархатным бантом, подаренным Коко Шанель. Вплоть до смерти Галы в 1982 году я ни разу не видела, чтобы она была причесана по-другому. Она носила на шее колье из фальшивых камней, сквозь которые был виден белый воротничок ее блузки. Она никогда не украшала себя настоящими драгоценностями. Дали рассказал мне, что однажды в Нью-Йорке, когда он только что очень выгодно продал свою картину, он решил купить Гала огромный желтый бриллиант, замеченный им в витрине магазина Гарри Винстона на 5-ой авеню. Этот бриллиант стоил целое состояние. Но Гала сказала: «Если ты действительно хочешь доставить мне удовольствие, сделай мне тот подарок, которого я больше всего жажду. Подари мне «Корзинку с хлебом». Это была небольшая картина, которую Дали считал своим шедевром. Для Гала она была бесценной, она предпочитала ей все бриллианты в мире, и, без сомнения, она была права. Гала всю жизнь хранила эту картину в своей личной коллекции.
Эта первая встреча с Гала повергла меня в трепет. Она сверлила меня своими блестящими глазками, пронзала взглядом, которым, по словам Дали, можно было пробить стену. Впрочем она все-таки меня поприветствовала и пожала мне руку со словами: «Добрый день, дорогая».
Своим «р», которое было еще более забавным, чем у Дали, она напомнила мне одного из тех персонажей, которых играла Эльвира Попеско. Гала была русской, из Казани, она эмигрировала из своей страны во время революции. Она долго жила в каком-то санатории, а потом вышла замуж за Поля Элюара. От ее инквизиторского взгляда, казалось, было трудно укрыться. Да, я как будто сдавала вступительный экзамен.
Попивая кофе, разведенный водой, она продолжала сверлить меня глазами и время от времени задавала мне вопросы. Дали, которого, казалось, забавляла эта очная ставка, указывал ей на то, какие у меня длинные волосы, нежные руки, заставлял ее заметить кольца, которые я носила. Он в этом явно переусердствовал, хотя его неловкость была трогательной. Можно было подумать, что он продает меня с аукциона.