По стукачеству Васьки и Кузьмы участковый Барыкин у старой Лизаветы еще и мешок бумажных денег затребовал. Бабка смело его в… сортир послала. Вытащил Барыкин мешок на свет, деньги ворошить принялся. Сотенные «катеринки», червонцы красные да синие пятерки с орлами сильно поистлели с царёвых времен, в прах рассыпались. Барыкин переписывать их постеснялся, всё покашливал в кулак от смущения да на Кристину косился. Красавица-то чуяла на себе вину пред родней, что из-за проныры Васьки царские деньги для всей округи рассекретила.
Бабка Лиза отругала участкового за поборы, поведала, что мешок с деньгами на чердаке с прадеда валялся, и перенесла его в сортир только этим летом, решила просушить от сырости царские и прочие старые советские рубли.
Суровый Барыкин помягчел, так и быть, счел мешок наследством, вносить в протокол не стал, описал только чугунок с медью да серебром, обещал за порядком присматривать (глядя во все глаза на Кристину!), пригрозил, шутя, еже ли золото – брильянты на бабкином дворе отроют – должны вмиг представить ему под протокол.
В Красном с того самого дня мало кто спал. Перекапывали, на всяк случай, по ночам свои огороды и дворы, вспомнили подзабытую байку о богатой барской усадьбе, что до революции на месте Красного была.
Но по вечерам сельчанам все ж невтерпеж было как любопытно, бродили вкруг забора подворья старой Лизаветы, ждали новых вестей о кладе, что, уж не сомневались, зарыт был на бабкином дворе. Медяки с малым серебром нашли? Нашли. Значит, золото с бриллиантами под землей могло быть у бабки схоронено.
Но во дворе Лизы с того самого дня все как-то, наоборот, улеглось, поутихло, в смысле работы и суеты. Слышны стали по вечерам застольные песни с веранды, шипело, кашляло громкое радио, раздавался дружный смех гостей-приезжих. Кешка до полудня отлучался со злюкой своей Лолой купаться на реку. По вечерам молодежь ругалась про меж собой под яблонями, негромко, но задиристо. Кеша так и ночевал порознь с подругой, отсыпался на сеновале в компании с морячком Игорем. Холостяковали оба. Но недолго.
Важный пузырь Петруша Капитоныч проворонил, похоже, молодуху свою, раззява. Как-то по утру, на третий день после клада, отправился Петюня с Васькой опять на рыбалку, водку пить, да во хмелю засиделся на омуте допоздна. А красавицу Кристину с морячком Игорем пастух Кузьма тем же днем на дальнем выгоне встретил. Вроде как за ягодами молодые в чащобу дремучего Рывина собрались. Да возвернулись с опушки леса через часок да с пустыми корзинками. Шли себе обратно неторопливо любовной поступью, взявшись за руки. Прям, жених с невестою. Увидали за орешником коровье стадо и нетрезвого Кузьму, смутились, руки разняли. Да выпивохе-пастуху все стало ясно сразу: дело-то молодое, куда там брюхатому лысану Петруше до бравого морского майора.
Кузьма, понятное дело, не спустил случая, над молодыми покуражился. С хитрой, гадкой улыбочкой закурить у Игорька-морячка спросил. А тот не курил. Кристина минутку поодаль постояла, зарделась пунцовыми щеками вся в смущении от ехидных взглядов пастуха да в сторону деревни боком-боком отступать стала.
Наглый пройдоха Кузьма не унимался, в рукав Игорька вцепился.
– Майор – что ж по-морскому-то значить будет? – спрашивал занудливый пастух про одну звезду, увиденную на погоне бабкиного племянника.
– А то и значить будет: звезда одна, а звание – «кап три», – пытался отшутиться Игорек.
– Эт как же так «три»? – не понимал Кузьма.
– А так. Всего три кэпа на флоте. Первый, второй… а третьим, выходит, – я буду, в очереди за контр-адмиралом.
– Вона как?! – не понял сложных флотских шуток Кузьма и по-деревенски простецки хитрить начал. – А еже ли кто увидал чего такое тайное и смолчит себе в тряпочку? Тут разве рублика три-четыре на водочку молчальнику не найдется?
Игорек оглянулся на Кристину, что к деревне понуро брела, терпение потерял и сунул Кузьме под нос кулак, дыньку такую «колхозницу», в пол лица пастухова.
– А вот такое подношение молчальнику в самый раз будет, еже ли что, – ответил Игорек.
Моряки не лопухи, на испуг не купишь. Кузьма обиду, молча, зажевал и загрустил.
– Ну, на нет, таки суда нет, – смирился пастух и сделал грубую ошибку, глянул во след белокудрой красавице и тихонько так, подленько вякнул в спину капитану третьего ранга, в надежде, что тот не расслышит. – Хороша кобылка, да шибко прытка…
Флотский капитан Игорек все расслышал, развернулся и пастуху в глаз «дынькой» – то своей засветил.
Кузьма в репейный сухостой кувырнулся и затих на время. Дооолго не поднимался, затаился в кустах, пережидал, пока молодые с глаз скроются. Неделю после энтого случая пастух своим синим пельменем на глазу по деревне красовался. Никому не признался, кто и как ему глаз зажмурил. Даж другу Ваське. Отмолчался.
Да и не прав пастух Кузьма был. Ничего «такова» греховного на опушке леса с молодыми-то и не случилось. По душам поговорили, даж не приобнялись и не поцеловались. Красавица Кристина ни с Петрушей Капитонычем, ни с бравым морячком грех на душу не взяла. Ни с тем, ни с другим спать не стала.
Уезжали гости премного благодарные бабке Лизавете за приём и довольные сельским отдыхом.
Первым отбыл в субботу в город Горький, что на реке Волге, внучок Кеша со злыдней своей Лолой. К вечеру нежданно-негаданно обратно возвернулся. Подругу свою домой на поезде одну спровадил, прогнал, значит. Сам решил денек-другой у бабки Лизы еще побыть, отоспаться. Лизавета рада-радёшенька осталась, что внучок от обузы костлявой избавился.
Кешка мальчишкой еще совсем был, повеселил родню, признался, как стащил при участковом Барыкине из чугунка горстку меди: петровский пятак, алтын да полушку, да еще полкопейки с вензелем государя-императора Николая Второго. Письму бабки Лизы и байке о кладе он первым поверил. Клад и взаправду нашел, чугунок с медью да серебряными монетками. Сразу постеснялся, а теперь спросил у бабки Лизы еще и бумажных царёвых денег для своей коллекции. Бабка аж руками от смущения всплеснула, да, забирай, мол, хоть мешок весь. Кеша по-честному со всей родней поделился, каждому на память досталось по сотенной «катеринке», по бумажке – «керенке», червонец с Лениным да пятерка рублей с лётчиком. Шикарную бумаженцию в пять сотен, с государем-императором Петром Первым Кешка себе забрал. Другие такие бумажные «портянки» рассыпались в труху. Гости подарками от памятной встречи довольные остались. Чаи допоздна вместе гоняли, беседы долгие вели, далеко за полночь улеглись.
Первым автобусом отбыл в понедельник племянник Игорек в морской форме.
На другой день откланялись хмурый Петр Капитонович с тихой, улыбчивой Кристиной. Студент Кеша вторым автобусом после них в Москву подался, погулять решил в столице перед своей учебой в «универе» города Горький. «Горьким универом», как он сам сказал про свой институт.
После отъезда гостей бабка Лиза конфет разных с пряниками в кулек отсыпала и к соседке на радостях отправилась, счастливая, что родня навестила-таки ее под скончание лет.
Домик свой с землицей решила старушка племяннику Игорьку отписать.
– Свой причал у морячка будет. Бог даст, на другое лето вернется отдохнуть на месяц-другой, а то после службы своей морской насовсем на тверской земле останется, – объявила Лиза подружке своей Авдотье за чаем и глаза платком промокнула. – Ах, как Игорек на Капитошу мово стал похож. Прям чудо какое Господь устроил! Будто ба явился Капитон Иваныч мой оттудава, из юности нашей, попрощаться напослед зашел, – порадовалась она с тихой, приятной грустью на душе. – Ах, чую, вернется еще племянник мой, да-да, вернется.