Она шла с трудом. Он шла медленно. Она пришла и стала чуть поодаль от учителя, опустив глаза вниз.
И хотя он не забыл ее и, может быть, вспоминая ее там, на войне, тревожился за ее судьбу, как тревожился и отец, и хотя сейчас, глядя на ее живое, смышленое и прекрасное лицо, он радовался тому, что она выросла, что она учится, что дарование ее не угасло, — она не могла приблизиться к нему.
Он подошел к ней сам, положил руку на ее плечо, как делал это раньше, и сказал:
— Как ты выросла! Я помню, ты увлекалась театром. Ты по-прежнему собираешься стать актрисой?
— У меня погиб отец… — тихо сказала Галя, не отвечая учителю.
Он снял руку с ее плеча и долго смотрел на нее, потом сказал:
— Это большое горе. Я тебя не буду утешать. Садись.
Галя подняла глаза. Лицо его было спокойно. Ужасные рубцы от ран на его щеках и на лбу как будто посветлели.
Галя не видела его взгляда, внимательно устремленного на нее. Он заметил ее испуг и думал о том, что творится в душе этой девочки.
А она стояла перед ним с убитым лицом и, глядя на золотые осенние листья, блестевшие пурпуром, которые ради их красоты собирала она утром с такой радостью, думала теперь с отчаянием: «Так что же такое красота, если ее можно убить, уничтожить так бесследно?»
Она еще не знала, что не всегда красота является нам в прекрасном виде.
Странные волнения посетили их класс в этот день.
Сторож отзвонил уже в свой звонок, ушел Иван Сергеевич; как буря, пронеслось по коридору младших классов множество резвых ног, но ни Анка, ни другие девочки не спешили уходить. Никто не вскочил, не бросился к двери, чтобы поскорее с криками выскочить на улицу и догнать этот короткий осенний день, который во всей своей красе уходил от них по широким аллеям бульвара, по каменным набережным, по светлой воде их широкой реки.
То ли столь неожиданное поведение Гали, так смутившее всех, и в первую очередь ее друга Анку, то ли их собственная неловкость, то ли тревога и опасения, которые высказала в недомолвках Анна Ивановна еще утром, то ли скрытая боль, что ощутили они в первых движениях учителя, как бы он с виду ни казался спокойным, то ли что-нибудь другое, — но только все оставались сидеть, когда вышел из класса Иван Сергеевич.
Минуту, другую все еще длилась тишина.
Потом Анка, которая никогда не думала над тем, что ей предстоит сказать или сделать через секунду, но, словно маленькая волшебница, умевшая чувствовать за всех, вдруг воскликнула:
— Что же нам сделать, чтобы ему было легко с нами, чтобы вообще ему было легко на свете?
Все собрались вокруг парты Анки и окружили ее.
— Да, да, в самом деле, Анка, — раздались голоса, — что нам делать, чтобы ему было легко с нами? Ты это, наверное, знаешь, Анка.
Никто не обратился с этим вопросом к Гале, потому что он не касался ни знаний, ни талантов, ни блестящих ответов. Потому что это спрашивало только сердце, с которым Анка умела говорить лучше других.
— Он так часто отворачивается к окну, чтобы мы не видели его лица, — сказала круглощекая Вера Сизова.
— Если он отворачивается к окну, — сказала ей Анка, — то зачем же ты так долго таращишь на него глаза? Может быть, это ему неприятно.
— Я не могу не таращить глаза, — сказала Вера. — У меня очки такие. Вы же знаете, что я близорукая.
— А кто же это так громко вздохнул на весь класс? — спросила иронически Анка.
— Да, да, это я вздохнула, — ответила Вера.
— Вот видишь, — сказала Анка. — Ты бы вздохнула потом. И разве можно так громко вздыхать! Мы все за тебя покраснели.
Но тут покорность внезапно покинула Веру, и она сказала:
— Подумаешь, вздохнула! Что же я сделала такого? Галя Стражева поступила гораздо хуже. Она подвела весь класс.
Анка с яростью посмотрела на Веру.
— Ей-богу, Вера, ты какая-то глупая.
— Вовсе я не глупая! — сказала с обидой Вера.
В конце концов, эта круглощекая девочка хотела быть только справедливой.
Но Анка, которой трудно было быть справедливой в дружбе и которая всегда защищала Галю, быстро заметила:
— Галя просто растерялась.
Галя покачала головой:
— Нет, нет, не выдумывайте ничего за меня, я не растерялась вовсе. У меня и своего горя достаточно.
Ах, это был жестокий ответ! Она сама не понимала, что говорит. И никто не согласился с нею.
— Нет, Галя, — сказала Анка. — Может быть, в тебе говорит сейчас гордость. Ты не хочешь сознаться себе. Ты не потому осталась сидеть на месте и не поднесла Ивану Сергеевичу этих красивых листьев. Мы все растерялись немного. И Нина тоже, и ты тоже, и я тоже… Я тоже растерялась и испугалась немного! — воскликнула она, найдя наконец причину, которая примирила бы всех. — Но не для этого, — добавила она, — мы остались, чтобы спорить друг с другом. Нам надо что-нибудь придумать особенное.