Камень, пожалуй, был слишком темен и даже строг на вид — из простого камня были сложены ее крепкие стены, и суровостью, казалось, была крепка душа их строителя.
Но зато какая светлая была школа внутри! И в углу двора, где теперь стояли маленькие девочки, в первый раз пришедшие в школу, росли молодые липы. Они еще не успели облететь, и красноватые, почти алые листья их осеняли темный камень.
Кто посадил эти липы? Чья душа подумала об этих маленьких девочках, что сейчас стоят под их легкой тенью? Неужели душа того же самого сурового строителя?
И, обернувшись назад, Анка увидела протянутый над шумной улицей и чуть колеблемый утренним ветром знак.
Он был из железа, и белой краской было написано на нем: «Тихий ход. Осторожно! Школа!»
И все машины, с резиновым шумом пробегающие мимо по этой улице, убавляли ход, и водители их и те, кто сидел в машинах — были ли то женщины или мужчины, юные девушки или старики, — зорко глядели по сторонам и, кто знает, может быть, в это мгновение вспоминали и свою школу и свое собственное, уже далекое детство, его резвость, его неосторожный бег…
А кто подумал об этом? Кто повесил этот знак — знак величайшей нежности, заставив каждого прохожего подумать об ее, Анкиной, школе и об ее, Анкиной, жизни?
Неужели все тот же суровый строитель?
Пусть знак этот сделан из железа. Что из того! И железо может быть нежным, как бывает оно справедливым.
Народ! Суровый и нежный строитель! Разве не железом победил он сильнейшего в мире врага, сражаясь за ее, Анкино, счастье?!
Все эти мысли, возникшие перед Анкой внезапно, без зова, как бы прилетевшие к ней на крыльях, растрогали ее еще больше, чем это золотое утро, одарившее ее такой радостью, такой силой, такими надеждами и намерениями.
И она взбежала на крыльцо своей школы, готовая все любить и делать все, как надо.
Как надо встретить подругу, когда ты не видела ее уже более ста дней, когда ты была в лесу на работе, а она оставалась в городе?
Как надо встретить других своих подруг, не лучших и не худших в классе, где все для тебя новое — и стены, и парты, и классная доска, и дверь, через которую, может быть, войдут в их новую семью иные, новые волнения?
Решив все делать, как надо, Анка, однако, прежде всего огорчилась: Гали не было в классе, она еще не приходила.
Потом Анка забыла, что надо делать, и, визжа, как маленькая, носилась по своему новому классу, веселыми криками встречая подруг. И одних она целовала и обнимала, других целовала только, а третьим просто подавала свою смуглую, худенькую и затвердевшую на работе в лесу ладонь.
Потом, бросившись со всех ног между парт, она выбрала место для Гали и рядом с ней для себя, так как она умела думать о друге и тогда, когда его не было у нее на глазах.
Это место было не очень близко к столу учителя и не очень далеко, то самое место, на котором так удобно бывает во время скучного урока, согнувшись в три погибели, передать записочку назад, или пошептаться, или даже подсказать решение трудной задачи подруге, стоящей у доски.
Ни единый из этих школьных грехов не был чужд сердцу Анки, ибо она была обыкновенная девочка, которую и в толпе было бы трудно отличить от других, как трудно отличить в молодой березовой рощице то самое деревцо, на которое издали случайно падает взгляд и которое одно, благодаря игре света и листьев, делает всю рощицу такой чистой и юной, такой привлекательной, что невольно заставляет приблизиться к ней с улыбкой в сердце.
Анка с размаху села на скамью и громко крикнула:
— Стоп! Это место для Гали. Никого не пущу! Вы же знаете, что Галя любит сидеть в самом центре. А я всегда с ней рядом! Вы это знаете или нет?
Все это знали. И так как многие любили Галю — хотя, может быть, и не так, как Анка, но уважали ее все, — то никто с Анкой и не спорил.
Лучшего места для Гали нельзя было в классе найти.
Но самой Гали по-прежнему не было.
До звонка оставалось уже немного. Это начинало Анку тревожить.
Зря она вчера вечером не зашла к Гале. Она была бы теперь спокойна. Но все было некогда, и каждый раз, когда открывались двери класса, Анка живо поворачивала голову.
Но входила не Галя. Входили в эту дверь другие девочки.
Вошла Беляева Нина — девочка с длинным белым умным лицом, с двумя толстыми черными косами. Движения у нее были спокойны. Она всегда училась хорошо.
Вошла, в очках, стриженая, с пухлыми щеками, Вера Сизова, всегда нездоровая на вид и, несмотря на это, полная пустой энергии и суеты.
Она сказала: