Пока мы с ним смотрели друг на друга, неожиданно примчался туда взбесившийся слон, сорвавшийся с привязи. И этот юноша, видя, что слуги мои разбежались, а я перепугалась, подбежал, подхватил меня на руки и унес далеко в самую гущу толпы. От прикосновения его испытала я небывалое блаженство, словно глотнула амриты, — и что там слон, что страх, — я уже и не знала, где я! Затем слуги мои вернулись, и, когда снова кинулся на нас яростный слон, словно сама разлука, воплотившаяся в телесную оболочку, испуганные, подхватили меня и унесли домой. А куда исчез мой возлюбленный в людской сумятице, я не знаю. С того самого времени вспоминаю я о нем, моем спасителе, ни рода которого, ни имени не знаю, словно о сокровище, моими руками добытом и кем-то похищенном, а по ночам брожу я и рыдаю, как чакравака[253], призывая сон, уносящий все горести, желая увидеть возлюбленного хоть в грезах. Вот и пришла я к тебе в горе, из которого нет выхода, чтобы ради утешения на тебя посмотреть, да и это теперь будет для меня недостижимо. Так что наступает, Мадиравати, мой смертный час — вот почему снова хочу я полюбоваться тобой!».
И, произнеся эти слова, бывшие для моих ушей потоком амриты, пачкая луноподобное лицо свое пятнами черной краски, смываемой с ее ресниц, подняла она вуаль и, взглянув мне в лицо, узнала меня — обрадовалась она, удивилась и даже пришла в ужас. Тогда промолвил я: «Что ж ты, милая, смутилась? Истинно, это я — ведь судьба осыпает иной раз нежданными благами. И мне пришлось из-за тебя испытать нестерпимые муки — уж, видно, таковы причуды судьбы! Но я еще поведаю тебе подробно о том, что мне выпало на долю, а сейчас не время. Не придумаешь ли, милая, как нам отсюда выбраться?» Выслушала она это от меня и сказала как раз ко времени: «Давай выберемся отсюда потихоньку через заднюю дверь — там, за ней, есть сад, принадлежащий моему отцу, благородному кшатрию. Мы проберемся через тот сад, а потом выберемся из города и отправимся куда глаза глядят».
Спрятала она при этих словах украшения, и выбрались мы с ней тем путем, который она показала. Из опасения погони шли мы всю ночь и проделали долгий путь, а наутро вступил я с возлюбленной в глухие джунгли. Вот пробираемся мы сквозь дикую и безлюдную чащу и, не имея никаких иных утешений, рассказываем друг другу о своих злоключениях.
Но вот подкрался полдень, иссушающий беспощадными лучами солнца землю, лишая ее возможности дать убежище путнику и' даже лишая голоса, чтобы пожаловаться, как делает это жестокий правитель, облагающий народ тяжелыми налогами[254]. Устала моя милая, измучила ее жажда, и с большим трудом донес я ее до тенистого дерева, но только усадил под ним и стал обмахивать платком, как вдруг увидел, что мчится к нам раненный кем-то воин, вооруженный луком, и видно по облику его, что он высокородный человек, и он шлет в буйвола стрелу за стрелой и повергает его на землю, так же как Индра низвергал горы на землю, обламывая им ваджрой крылья.
Заметил нас воин, подошел и дружелюбно спросил: «Кто ты и кто она, почтенный, и зачем пришли вы сюда?» Тогда, показав ему брахманский шнур, сказал я ему то, что лишь наполовину было правдой:,Я — брахман, а она — моя жена, и шли мы в другую страну по делам. Напали на наш караван разбойники и разграбили его, а мы потеряли дорогу и попали сюда, а теперь, когда увидели мы почитаемого, миновал наш страх». И когда проговорил я это, он, исполненный почтения к моему брахманскому достоинству, сказал: «Я — вождь живущих в лесу и пришел сюда на охоту. Вижу я, что утомились вы от дороги, и теперь вы — мои гости. Пожалуйте отдохнуть в мое жилище, которое находится здесь неподалеку». И с этими словами усадил он мою любимую на своего коня, а сам, идя пешком, повел нас в свое жилье, а там, словно брат родной, потчевал нас и едой, и всем прочим. Видно, и в диких странах где-то и как-то появляются на свет высокоблагородные люди.
254