Однако Дальневосточная республика радикально отличалась от Маньчжоу-Го или Монгольской Народной Республики, двух ярких примеров нового империализма 1920–1930-х годов: в случае ДВР не существовало этнонациональной категории, на которую могли бы опереться конкурирующие империи[73]. Отсутствие отдельной дальневосточной нации привело к тому, что ДВР, как и другие региональные государственные образования, заняла особое место в советских конфедеративных и федеративных проектах 1918–1922 годов. Из восьми республик, подписавших протокол о передаче Советской России прав представительства на Генуэзской конференции 1922 года и тем самым запустивших процесс юридического оформления Советского Союза, только у трех – Бухарской, Хорезмской и Дальневосточной – были региональные, а не этнонациональные названия, причем из этих трех лишь в ДВР было русское большинство. Более того, ДВР была не федерацией, а унитарным государством, и ее руководители открыто называли ее русским государством, несмотря на существование четко выраженных националистических дискурсов корейского, бурят-монгольского, украинского и других национальных меньшинств. В этом отношении ДВР отличалась и от Крымской Автономной Социалистической Советской Республики, основанной в 1921 году в рамках РСФСР. В Крымской республике русские тоже составляли большинство, но она создавалась в первую очередь для крымских татар[74].
Существование в рядах большевиков разных групп, а также нерешительность их руководства в региональных вопросах и его зависимость от информаторов на местах противоречат интерпретации ДВР как инструмента односторонней большевистской политики. Хотя ДВР сыграла важную роль в отношениях между Москвой и иностранными государствами, задумали и создали республику отнюдь не в Москве. Более того, московское большевистское руководство позволило дальневосточным большевикам и небольшевистским политическим акторам – эсерам, меньшевикам и либералам – наполнить идею республики политическим содержанием, тем самым сделав их соавторами (а то и основными авторами) политики Москвы в регионе.
Продолжая дискуссию о многообразии большевиков, начатую Лилианой Ригой[75], можно отметить, что изучение российского Дальнего Востока позволило выявить еще несколько существенных различий среди членов партии, внесших свой вклад в появление различных группировок и неоднозначность политики партии в целом. Если в московском партийном руководстве было множество революционеров, вернувшихся из Европы, на Дальнем Востоке самыми влиятельными группами были местные (или ссыльные) активисты, а также, после Февральской революции, реэмигранты из США. Опыт совместной с другими социалистами ссылки, а также сравнительная умеренность политики в США, опыт взаимодействия с которой был у части региональных акторов, повлияли на многих дальневосточных большевиков, сделав их более склонными к компромиссу с политическими оппонентами. Раскол социал-демократов на большевиков и меньшевиков произошел в регионе лишь осенью 1917 года; Краснощёков неоднократно пробовал сотрудничать с меньшевиками и эсерами в 1917–1921 годах; в 1920 году Никифоров пусть и ненадолго, но был готов к сотрудничеству с бизнес-элитой Владивостока и белыми офицерами[76]. Чрезвычайная мобильность населения в годы Гражданской войны и намеренная политика размывания региональных групп руководителями, присылаемыми из центра, способствовала тому, что к концу 1922 года партийная элита российского Дальнего Востока в основном состояла из новоприбывших.
73
Строительство новой нации оказалось чрезвычайно тяжелой задачей и для японцев в Маньчжоу-Го, несмотря на наличие маньчжуров и даже монарха, принадлежащего к этнически маньчжурской династии Цин (
74
75
76
Среди большевиков и других социалистов и анархистов Дальнего Востока, безусловно, было много радикалов. В 1917–1918 годах руководители владивостокских левых, большевик-реэмигрант Арнольд Яковлевич Нейбут и уроженец региона Константин Александрович Суханов (меньшевик-интернационалист, союзник большевиков), были скорее готовы к сотрудничеству с анархистами и другими радикальными социалистами, нежели с умеренными. В 1918 году большевик Федор Никанорович Мухин, бывший железнодорожный рабочий с Транссибирской магистрали, придерживался аналогичной радикальной политики в Благовещенске, сотрудничая с анархистами и эсерами-максималистами.