Но я не попал домой. И не был в безопасности. Пэт неизвестно где, а мое положение только ухудшилось. Если на то пошло, у меня даже не было горшка.
Поэтому я сделал то единственное, что еще мог. Вспомнил, чему меня учили в Бюро.
Глубокий вдох. Потом бросил в рот немного кукурузных чипсов, открыл наугад банку (цыпленок по-королевски — изрядная гадость в холодной слизи). Осмотрел комнату: не следят ли за мной чьи-нибудь любопытные глаза — конечно, это не имело значения, — и начал систематически простукивать стены, двери и ящик.
Зачем?
Не то чтобы я на что-то по-настоящему надеялся. Даже если раздобуду какие-то жалкие обрывки информации, шансов на возвращение в штаб-квартиру Бюро в Арлингтоне не больше, чем у куска льда выбраться из преисподней. Просто такая у меня работа.
В тренировочном лагере один из самых придирчивых инструкторов объяснил это, когда мы, выстроившись в шеренгу, потные, мокрые и грязные после полосы препятствий и перед началом пятикилометрового марша, внимали ему с едва скрываемой ненавистью. Инструкторы редко выказывают сочувствие. Тот, о ком я говорю, вообще был лишен этого чувства.
— Что, устали? Вам еще неведома настоящая усталость. Вам, лоботрясам, будет куда хуже, когда служба подойдет к концу. Вы будете вымотаны, от вас будет нести дерьмом, но это не дает вам права на слабость. Что бы ни случилось, что бы ни делали с вами плохие парни, делайте свое дело. Если вам отобьют печенку, отрежут яйца или выколют глаза, не забывайте того, что я сейчас говорю. Вам платят за то, чтобы вы делали то, что положено, чтобы, если каким-то чудом останетесь в живых, смогли доложить обо всем, что видели и слышали. Вопросы?
В те дни я был глупее. Я спросил:
— Сэр! Как мы сможем что-то увидеть, когда нам выколют глаза?
У него нашелся ответ. Он сказал:
— Ты! Упал и отжался тридцать раз!
Поэтому — за неимением лучшего — я делал то, что мог. Я знал, что хотел бы сделать. Выбраться отсюда, найти возможность добраться до телепортационной машины и вернуться домой. Я не вполне ясно представлял, как мне все это удастся, но первый шаг — это сбор информации.
Вот почему я простучал стены и попробовал открыть двери. Они не открылись. Это были обычные двери на заурядных завесах, как и положено дверям; в них не было ничего экзотического или сверхвысокотехнологичного, кроме того, что на них отсутствовали ручки. Я толкал и пинал их, но двери не открылись. Не поддалась и крышка ящика, к которому я перешел.
Но я не сдался. Перебрал запас еды на столе, чтобы посмотреть, не спрятано ли что-нибудь под ним, попробовал лиловую гадость с тошнотворным вкусом, ощупал со всех сторон хреновину у себя за ухом, пытаясь определить, что это такое. Выяснил совсем немного. Она была размером с голубиное яйцо. Гладкая поверхность, то ли металлическая, то ли керамическая. Когда я постучал по ней пальцем, то звук получился скорее керамический, чем металлический, но с уверенностью судить об этом я бы не стал. Эта дрянь словно вросла в мою кожу, как будто всегда была там.
Больше я о ней ничего не мог сказать. Поэтому снова взялся простукивать стены, хотя рядом не было никакого сержанта-инструктора и никто не заставил бы меня отжиматься, если бы я просто сел в углу. Такова моя работа. И пока я этим занимался, пережевывая какой-то сухой фруктовый батончик, одна из дверей открылась. Через нее в комнату вкатились еще два стеклянных робота, один бронзовый, другой вишневого цвета. Раньше я их не видел. С ними был и мой бывший тюремщик и нынешний спутник, маленький чужак с телом цыпленка и лицом угрюмого котенка. Чудик.
Некоторое время роботы стояли молча, но я не знал, что они собираются делать. Я смотрел на Чудика. Судя по взъерошенному виду, бедняге пришлось не легче, чем мне. Мордочка чем-то перепачкана, хохолок приобрел какой-то тусклый цвет и уже не переливался, как обычно, всеми цветами радуги. Пух тоже был заляпан непонятными пятнами, сумка у пояса исчезла, но зато появилось совершенно новое украшение. Оно напоминало мое собственное, было золотистого цвета, как, возможно, и то, что украшало мою голову. Только у него эта шишка прилепилась не за правым ухом, а на самой макушке.
Чудик посмотрел на меня унылыми глазами и простонал:
— У нас огромные неприятности, агент Даннерман.
Потом, не говоря больше ни слова, подошел к столу и набросился на лиловую гадость.
Я и без того знал, что у нас неприятности, но все же появление Чудика имело и положительную сторону. Теперь можно было разговаривать, не опасаясь наказания.
Удерживало меня от этого присутствие «рождественских елок». Я настороженно посматривал на них, но они меня игнорировали, занявшись уборкой. Вишневый робот принялся вытирать оставленную мной лужу мочи, а другой с помощью каких-то манипуляций открыл ящик, в нем я увидел кучку чего-то, напоминавшего овсянку. Бронзовый постучал по ящику веткой и, указывая на меня другой, сказал:
— Это для твоих экскрементов. Больше не пачкай. С этим оба удалились.
Мне приходилось бывать в плену, но впервые мне дали коробочку, как котику-любимцу какой-нибудь старой дамы. Новая тюрьма, новый опыт. Довольно унизительный.
Но теперь мы остались одни, и я мог поговорить с Чудиком. Подойдя к столику с продуктами, я сказал:
— Ладно, как ты говоришь, у нас неприятности. Но где мы? Как мы сюда попали?
Некоторое время он только жадно жевал, потом ответил. Вернее, ответил, не переставая жевать.
— Если вы наелись, агент Даннерман, то воспользуйтесь моим советом и выспитесь. Другая такая возможность, не исключено, появится не скоро.
Что ж, это я тоже знал, но почему-то сказанное прозвучало как-то странно. Я не сразу понял, в чем дело. Потом до меня дошло, что Чудик говорил на английском. И только тогда осознал, что сам общался с «рождественскими елками» не на английском, а на их собственном, чирикающем языке, из которого, клянусь, не знал ни слова.
Глава 6
У меня все еще болела голова, да и усталость давала о себе знать, но объяснение пришло довольно быстро. Должно быть, все дело в этой хреновине у меня за ухом. Вероятно, именно она и дала мне возможность так успешно овладеть языком хоршей. Но важно было другое: теперь появился кто-то, кто мог ответить хотя бы на часть вопросов.
— Расскажи, что все-таки случилось?
Чудик посмотрел сначала на меня, потом на остатки еды. Потом сделал жест, эквивалентный пожатию плечами.
— Очень хорошо, но вы могли бы и сами догадаться, агент Даннерман. Когда мы вошли в телепортатор, то перенеслись на вашу станцию вместе с другими. Но в машине осталась заложенной матрица, с которой можно сделать сколько угодно копий. Как вы помните, я уже копировал для вас доктора Эдкок.
Об этом можно было и не напоминать. Я помнил все, что касалось Пэт Эдкок.
— Тогда вас не должно удивлять то, что хорши скопировали нас с вами для допроса.
— Но где мы? Я не узнаю это место… Какая-нибудь база хоршей?
— Теперь— да, — уныло согласился Чудик. — Хотя вы и не узнаёте это место, но мы на той же базе, на той же планете, в том же созвездии, что и раньше. Не знаю как, но вероломным хоршам удалось проникнуть в наши каналы связи, захватить нас врасплох и захватить базу. Конечно, это стоило им огромных потерь, но хоршам нет дела до таких мелочей. Разумеется, хорши, исходя из своих интересов и нужд, произвели некоторые изменения. И судя по характеру этих изменений, с момента телепортации прошло уже некоторое время.
— Сколько времени прошло? — спросил я. Чудик повторил тот же жест неуверенности. Я попробовал подойти с другой стороны. — Что касается допроса… Они задают весьма любопытные вопросы. Ты не думаешь, что их интересует Земля? Уровень нашей технологии, оружие и все такое?
— Но все это мне уже давно известно, агент Даннерман, — ответил Чудик, заметно удивленный моей несообразительностью. — Они просто заполняют пробелы в знаниях, полученных от других, тех, кого уже скопировали и допросили. Неужели вы думаете, что мы первые?