Борис Изюмский
Дальние снега
Зелен-камень
Смерть императрицы
Вдова в бозе почившего Петра Великого — всепресветлейшая, державная императрица всероссийская Екатерина — умирала трудно. Дряблое, расползшееся тело ее то корчилось в судорогах, то замирало; голова, покрытая редкими слипшимися волосами, ссунулась на край подушки.
Сквозь туман клубились видения: вот она — служанка лифляндского пастора Глюка — бежит росным утром с корзинкой на мариенбургский рынок… Потом поманившее сладким сном двухнедельное замужество за шведским драгуном-трубачом Паулем… Русский плен, жизнь в обозе — у молодого кавалерийского генерала Боура, у фельдмаршала Шереметьева, веселого баламута Алексашки Меншикова… И наконец — царский шатер… Бивачная жизнь…
Петруша, гневаясь на Алексашку, как-то сказал ей: «Не окончит плутовства — быть ему без головы, хоть и умна она». Ластясь, утешая, отвела Екатерина в тот раз беду.
Да от себя не отвела.
За три месяца до смерти своей прислал царь заспиртованную в банке голову ее возлюбленного — камергера Виллима Монса…
Екатерина с трудом приоткрыла веки. Над ней склонил длинное лицо князь Меншиков, крутые локоны белого парика почти касались подушки.
— Катерина, узнаешь ты меня?
Она отрешенно смежила веки.
Меншиков вжался в кресло у постели, голова его возвышалась над резной спинкой.
…Всего месяц назад исполнилось Кате сорок два года, казалось бы, жить да жить… И вот что осталось от рослой крепкой девки: выцвели когда-то вишневые глаза, посеклись когда-то кудрявые волосы, появились морщины на щеках. Коротким оказался бабий век. Да и роды свое сделали. Из одиннадцати чад только Анна да Лизавета в живых остались.
Меншиков с брезгливой нежностью посмотрел на Катерину. Уходила и лучшая часть его собственной жизни, когда рядом с ней и Петром сердце отстукивало искрометные годы, когда бросался в схватку с морем житейским, ломал, возводил…
А теперь уходила Катерина — жена-подруга царя, умевшая развеять его дурное настроение, делившая с ним невзгоды и радости. Веселая, находчивая, легко преодолевавшая неустройства походной жизни, умевшая гасить гнев своего Петруши.
Но нельзя распускать нюни, надо успеть сделать все, что велят его интересы. Уже неделю умирает императрица, и Александр Данилович, имея ключ обер-камергера, почти неотлучно при ней. Ему удалось вырвать прощание своих немалых долгов казне, освободиться от следствия. Разве могла отказать ему в чем-нибудь Катерина? Ведь это он возвел ее два с половиной года назад на престол.
Умирающий Петр, лишившись речи, успел написать на аспидной доске: «Отдайте все…» — и рука бессильно упала. Кому? А был давень разговор: «Помру, ты Алексашка, мой корабль дострой». Советовался, поручал самое трудное. Уезжая — за себя оставлял.
Да, родовитая труха не даст полной власти… Разве только в обход…
Когда умер царь, они заперлись в дальней комнате дворца, решая, кого возвести. Граф Петр Толстой отстаивал супругу покойного, Екатерину. Голицын и Долгорукие хотели возвести на престол девятилетнего внука умершего царя — тоже Петра, — полагая, что при нем их власть будет неограниченна.
Меншиков, не медля, удвоил патрули на улицах и караулы, вызвал старого генерала Бутурлина с гвардейскими Семеновским и Преображенским полками, посулил высокое жалованье, награды. Полки пришли, барабанным боем пугая уши вельмож. Иван Бутурлин, войдя с офицерами во дворец, объявил, что гвардия присягнет только августейшей вдове государя, как коронованной им при жизни.
Екатерина вышла к гвардейцам. Ее встретили возгласами:
— Ты делила с императором лихо!..
— Ломала походы!..
— Осушала за нас не один бокал!..
— Головы побьем, если кто пальцем тронет нашу матушку!..
На глазах у Екатерины выступили слезы благодарности:
— Мои любезноверные, я готова исполнить волю дорогого супруга, быть матерью отечества…
— Виват, императрица Екатерина! — доносились крики с площади и барабанный рокот.
— Виват! — бормотали заговорщики.
…Улыбка скользнула по тонким губам светлейшего, когда он представил этот решительный час. Сам он встал тогда рядом с Катериной, держа обнаженную шпагу, зорко глядя в лица ее супротивников. А после того, как показалась она в окне народу, он начал пригоршнями бросать вниз деньги.
Князь довольно сопнул. Вспомнилось и другое, как давень, глубокой ночью, вызвал его Петр к себе. Был он нервен и озабочен. Подойдя вплотную, спросил: