По ничего этого генерал говорить, конечно, не стал, а, отчеканив: «Слушаюсь, ваше императорское величество!», немедленно направился к полку. Кавалеристы неподвижно застыли у своих коней.
— Полк! На ко-онь! — громко скомандовал Орлов. — Трубить атаку!
Заиграл рожок, и кавалерия неуверенной трусцой, скользя по наледи, поскакала на каре московцев. Там послышалась чья-то команда: «Застрельщики, вперед! Отражать кавалерию!»
Выступившая шеренга московцев, став на колено, вскинула ружья.
Залп получился жидким, недружным, но кавалеристы, не дожидаясь приказа, стали поворачивать коней, оставив лежать посреди площади, на обледенелых булыжниках, выбитого пулей из седла унтер-офицера. Придя в себя, он пополз к своему полку.
Еще дважды, перестроив эскадроны, водил Орлов в атаку конногвардейцев, и оба раза, после нескольких безвредных выстрелов, всадники поворачивали вспять под свист и улюлюканье толпы, окружающей площадь.
Николай Павлович мрачно смотрел на эту позорную картину.
Но вот наконец к нему подскакал на вороном коне полковник Нестеровский, тихо сказал:
— Ваше величество, заряды прибыли!
— Ну что же, — криво усмехнулся Николай, — употребим последний довод монархов, — он запомнил эту фразу Ришелье, выбитую на пушках, — Я им покажу, что не трушу.
Царь приказал выстроить четыре орудия поперек Адмиралтейской площади, а сам верхом на Милой, с широкой голубой лентой через плечо, занял позицию позади орудий.
В тринадцать лет ему дали написать сочинение: «Доказать, что военная служба не есть единственная служба дворянина, но что другие занятия столько же почтенны и полезны». Тогда лист остался белым, теперь, став императором, он заполнит его.
Рядом с царем сидели на конях его брат Михаил и генерал Сухозанет, словно стеной прикрытые батальоном преображенцев.
Между их строем и Николаем Павловичем странно выглядел штатский человек в пыжиковой дохе, подбитой песцами, и меховой шапке с козырьком. Это был историк и писатель Николай Михайлович Карамзин, автор многотомной «Истории государства Российского». Труд свой он посвятил Александру I, написав в посвящении: «История народа принадлежит царю».
Правда, его дочка от первого брака Софочка — девушка умная и образованная, — прочитав восьмой том, деликатно спросила: «Верно ли, папа, давать не столько историю россиян, сколько историю князей и царей?» — «Верно, верно и еще раз верно! Вот сейчас историю делает новый император Николай I, прочитавший манифест, мною написанный».
По-существу, история — летопись честолюбий. Ныне провидение омрачило буйные головы, и безумные либералисты решились на пагубное, несбыточное: отдать государство власти неизвестной, злодейски низвергнув законную. Молодой, но подающий надежды поэт Пушкин как-то сказал: «Итак, вы рабство предпочитаете свободе». Говорят, и эпиграмму написал, что Карамзин в своей «Истории» проповедует прелесть кнута.
Талантливый вертопрах! Узда нужна для пользы самого народа. Узда, а не кнут.
Николай Михайлович не мог жаловаться на свою судьбу. Уже более двадцати лет ему, как историографу, платили, по специальному указу, высокое жалованье, единственного в России освободили от цензуры, допустили к тайнам государственного архива.
Но какой злоязычник посмеет сказать, что Карамзин искал собственных выгод, пресмыкаясь перед троном? Кто усомнится, что «несть лести в языце моем», как сказано в Священном Писании?
Лет тридцать пять тому назад оказался он путешественником во Франции и, волею обстоятельств заглянув в ужасное лицо революции, содрогнулся. Нет ничего страшнее буйства черни!
Царство счастья, век златой может исполниться лишь неприметным действием времени, медленным, безопасным успехом просвещения, воспитания. А до той поры да находит бедный себе хлеб, а богатый наслаждается своим избытком. Всякие насильственные потрясения гибельны, и каждый бунтовщик, дерзко поднимающий секиру на священное древо порядка, готовит себе эшафот.
Нынешние события подтверждают это. Сегодня он собственными глазами увидит, как заполнится чистый лист истории, а император громом пушек утвердит свой трон. Это естественно, как туман над Сенатской, как Медный всадник, копытами коня попирающий змею.
В юности Карамзин считал, что «терпеть без подлости неможно». Теперь уверен: терпеть благоразумно. Какое счастье, что Милосердный погрузил извергов в нерешительность! В самодержавии спасение Руси, залог ее могущества и благоденствия.