— Ты такой сильный, — выдыхает слова мне у рта. — И красивый, как греческий бог.
— Ты знаешь, как он выглядел? — так же в ответ, слегка касаясь своими губами её губ.
— Я знаю, как выглядишь ты.
Снова поцелуи, выжигающие напрочь мозг и оставляющие только чувства. Голые и беззащитные. Я даже знаю, как они называются.
Осознание этого словно ледяной душ отрезвляет меня, возвращая разжиженный разум.
— Алина, нет! — хватаю её за руки, когда она уже расстёгивает молнию на моих брюках.
— Ты меня не хочешь? — обиженно и с непониманием надувает губки.
— Нет, хочу. Но не так и не здесь. Не могу я с тобой по-быстрому в машине где-то в поле.
— Но я сама хочу…
— Белка, ты такого не достойна… — обхватываю её лицо и смотрю в глаза.
— Так и скажи, что не слишком хороша для тебя, — ударяет мне по рукам, чтобы я убрал их.
— Ничего подобного.
— Да пошёл ты! — слезает с меня и возвращается на своё место. — Неделю мне мозги парил. Сейчас — на, бери и пользуйся. А он заднюю врубил.
— Это в тебе алкоголь говорит.
— Это во мне униженное женское достоинство возмущается, — оскорблёно. — А я ещё как дура в него влюбилась!
Она вдруг замолкает и закрывает рот руками, поняв, что ляпнула сгоряча слишком много.
Это не просто удивляет — ударяет по голове.
Вот так признание!
И ведь мне его слышать приятно, даже желаемо.
Пытаюсь взять её за руки и объяснить, но она выдёргивает и прячет их в карманы куртки.
— Поехали. Я спать хочу, — вкладывает в слова всю злость, на которую способна и отворачивается к стеклу.
Возле подъезда попытка ещё раз поговорить с ней. Но в ответ только получаю гневный, холодный взгляд.
— Не приезжай больше, понял? — глядит как на врага. — И ждать меня после работы не надо! Я и без тебя обойдусь!
— Алина…
— Да, меня так зовут, а не какая-то Белка. Выруби себе это в памяти огромными буквами. И вали подальше от меня, к своей псине блохастой! — ударяет больно кулаком в грудь.
Да что вы все на него наезжает-то!
— Послушай меня, — перехватываю её руки, прежде чем она ударяет меня снова.
— Не хочу я тебя слушать, Морозов! — приподнимается на носочки и кричит в лицо. — Никакой ты не бог. Обычный придурок! К тёлкам своим вали.
— Алина! — встряхиваю её. — Протрезвеешь и поймёшь, что я прав. Не хочу я так. Хочу, конечно… — пытаюсь перефразировать, но она уже успела услышать, что желала и понять по-своему.
— Проваливай! И не приближайся ко мне больше, — отпихивает с силой и уходит домой.
Блядь!
Вот этого я всегда избегал. Всех этих разборок идиотских про любишь — не любишь, душевных страданий и прочей любовной херни. У друзей насмотрелся.
Катаюсь по городу, пытаясь выветрить дурь из головы, вытравливая её горьким сигаретным дымом. Одна сигарета за другой, пока не закончились. Смятая пустая пачке со злостью вышвыривается в окно.
— Да пошло оно всё к хуям! — выворачиваю руль в сторону дома.
Там меня встречает мать с недовольной кислой миной на лице. Ещё одна причина злиться.
— Где ты был? — накидывается. — Твоя скотина воет. Уже соседи ругаться приходили.
— Не твоё дело. И он не скотина! — скидываю грязные от песка кроссовки на пол.
И да, подметать я не собираюсь. Куртка не аккуратно повешена в шкаф как обычно, а закинута туда.
— Ты как с матерью разговариваешь? — очередная претензия в спину.
Я без ответа захожу в гостиную и, бросив на неё взгляд, закрываю дверь перед носом.
Достала! Без тебя тошно.
Заваливаюсь на диван как был, в одежде. Ко мне тихонько, по краю, подкрадывается Дикий, втыкаясь носом в локоть. Я приподнимаю руку, он проползает ещё немного и замирает.
— Похоже, только ты меня один искренне любишь, — треплю его по шее.
Пёс облизывает мне лицо и устраивается удобнее в моих тисках.
Так мы и уснули.
Утром просыпаюсь от того, что Дикий тянет меня за кофту зубами.
Понятно, ему надо на улицу сделать свои грязные дела.
— Сейчас-сейчас… — поднимаюсь с большой неохотой.
Хочется впасть в спячку до весны и никого не видеть, и не слышать. Я хронически не высыпаюсь. Силы уже заканчиваются.
Когда выхожу из ванной, где умывшись холодной водой, пытался привести себя в бодрость, то почти спотыкаюсь о Дикого, который уже сидит с поводком в зубах в ожидании прогулки.
— Идём, — пристегиваю поводок к ошейнику.
Намордник?
Да пошёл он к херам, этот намордник! Бунтовать, так по полной. В воскресенье в это время всё равно в парке только с десяток таких же собачников, как я.