А у вас еще, ко всему, электронная почта; ведь ее надо читать, на это время уходит, правда же?
В октябре этого года будет семьдесят лет, как Кристина Стед опубликовала свой шедевр, встреченный кислыми рецензиями и продававшийся из рук вон плохо. Особенно едко отозвалась Мэри Маккарти в «Нью рипаблик»: она отметила анахронизмы в романе и недостаток понимания американской действительности. Прошло, надо признать, менее четырех лет, с тех пор как Стед перебралась в Соединенные Штаты со своим спутником жизни Уильямом Блейком, американским писателем и бизнесменом марксистских убеждений, пытавшимся получить от жены развод. Стед выросла в Австралии и в 1928 году, в двадцатипятилетнем возрасте, решительно покинула страну. Первые свои четыре книги она написала, живя с Блейком в Лондоне, Париже, Испании и Бельгии; четвертая из них называлась «Дом всех наций» и была огромным, непроходимым романом о международных банковских делах. Вскоре после переезда в Нью-Йорк Стед решила литературным путем прояснить свои чувства в отношении своего невероятного австралийского детства. Роман «Человек, который любил детей» она написала, живя на Восточной двадцать второй улице близ парка Грамерси, работа заняла менее полугода. Как пишет ее биограф Хейзел Роули, Стед сделала местом действия Вашингтон по настоянию издательства «Саймон энд Шустер»: американцам, полагали в издательстве, нет дела до австралийцев.
Всякий, кто пытается сейчас, спустя столько лет, оживить интерес к этому роману, должен действовать в тени, творимой длинным и ослепительным предисловием поэта Рэндалла Джаррела к переизданию 1965 года. Никто не сумеет сделать свой хвалебный отзыв об этой книге более откровенным, энергичным и подробным, чем отзыв Джаррела; и если даже такой мощный призыв, с каким он выступил, не возбудил к роману общего интереса, в то время когда в нашей стране еще относились к литературе хотя бы полусерьезно, то крайне маловероятно, что кому-нибудь это удастся сейчас. Безусловно, одна из причин — очень веская — прочесть роман состоит в том, что тогда можно прочесть и предисловие Джаррела как напоминание о былой литературной критике в ее выдающихся образцах: то были страстные, личные, честные, отточенные обращения к рядовым читателям. Если художественная литература вам еще небезразлична, это предисловие может вызвать у вас ностальгию.
Раз за разом проводя параллели между Стед и Толстым, Джаррел, без сомнения, изо всех сил старался ввести Стед в западный литературный канон, но успеха он, увы, не добился. Список ста наиболее часто цитируемых писателей xx века, составленный в 1980 году по результатам статистического анализа литературоведческих работ начиная с конца семидесятых, включает в себя Маргарет Этвуд, Гертруду Стайн и Анаис Нин, но не Кристину Стед. Это не удивляло бы так, если бы личность Стед и ее лучший роман буквально не молили литературоведов всевозможного толка о внимании. Особенно странно, что «Человек, который любил детей» не стал ключевым текстом во всех феминистских учебных программах страны.
На базовом уровне этот роман — история патриарха Сэма Поллита (Сэмюэла Клеменса Поллита), который полностью подчинил себе жену Хенни, шесть раз сделав ее беременной, и который обольщает и очаровывает детей бесконечными потоками речи на своем собственном наречии, фантастическими домашними прожектами и ритуалами; все это в совокупности превращает его в некое солнце (он лучезарно бел и желтоволос), вокруг которого вращается мир Поллитов. Днем Сэм — рядовой государственный служащий с идеалистическими устремлениями в Вашингтоне времен Франклина Рузвельта. А вечерами и в выходные он гиперактивный повелитель запущенного семейного дома в Джорджтауне; он «великое Я-Я-Я» (по словам Хенни), «великий глашатай» (снова Хенни), «мистер В-каждой-бочке-затычка» (Хенни); сам же он называет себя «Сэмом смелым», и в жизни детей нет ни одной пóры, куда бы он не проник. Он позволяет им бегать голышом, он выплевывает им в рот прожеванные куски сэндвича (чтобы укреплять их иммунную систему), его не беспокоит, что младший ест свои экскременты (потому что это «естественно»). Своей сестре, школьной учительнице, он заявляет: «С таким отцом их по-хорошему надо было бы вообще от школы освободить». А самим детям он говорит: «Ты — это я», «Когда я говорю солнцу: „Можешь светить!“ — разве оно не светит?» и тому подобное.