– Нет, нет! Тут просто столкнулись разные системы. Ну, словно думаешь на двух языках сразу. Сперва я не понимал, в чем дело, а потом нашел обрывки черновика. Вот, взгляните.
Он склонился над бумагой и писал не меньше получаса. Мы явно разочаровали его, но кое-что я понял и перестал удивляться путанице в голове у Мэтью.
Тримбл касался недоступных мне областей математики, и я простился с ним не без облегчения. Однако нас тронуло, что он ради Мэтью тратит собственное время, и мы обещали разобраться в этой истории.
– Прямо не пойму, кто бы это мог быть, - сказала Мэри, когда мы вернулись в гостиную. - Вроде бы он мало кого видит…
– Наверное, у них в школе есть вундеркинд, - предположил я. - Заинтересовал его вещами, которые ему еще не осилить. Правда, я никого такого не припомню. Ну да ладно - попробую допекаться, в чем тут дело.
Я отложил это до субботы. Когда Мэри убрала со стола и увела Полли, мы с Мэтью вышли на веранду. Я вынул карандаш и нацарапал на полях газеты: ДНДДННДД
– Что это? - спросил я.
– Сто семьдесят девять, - сказал Мэтью.
– А почему бы просто не написать 179?
Мэтью объяснил мне двоичную систему - примерно как Тримбл.
– Что же это, легче, по-твоему? - спросил я.
– Не всегда, - сказал Мэтью, - делить трудно.
– Зачем же идти кружным путем? Разве по-обычному не проще?
– Понимаешь, так ведет счет Чокки. Он не умеет по-нашему. Он говорит, очень глупо возиться с десятью дурацкими цифрами потому, что у нас десять пальцев на руке. Тут и двух пальцев хватит.
Я смотрел на бумажку и думал, как быть. Значит, Чокки… Мог бы и сам догадаться.
– Что ж, когда Чокки считает, он так и говорит Д и Н?
– Ну, вроде того… Не совсем… Это я их зову Д и Н - вместо "да" и "нет", чтоб легче было.
Я раздумывал, как справиться с новым вторжением Чокки; надо полагать, вид у меня был растерянный - и Мэтью снова стал терпеливо объяснять.
– Понимаешь, папа, сто - это ДДННДНН. Начинай справа. 1 - нет, 2 - нет, 4 - да, 8 - нет, 16 - нет, 32 - да, 64 - да. Сложи все Д, получишь сотню. Так все числа можно написать.
Я кивнул:
– Ясно, Мэтью. А теперь вот что скажи - как ты это узнал?
– Я же говорил, папа! Так Чокки считает.
Мне снова захотелось усомниться в существовании Чокки, но я рассудительно сказал:
– Ну а он откуда взял? Вычитал где-нибудь?
– Не знаю, папа. Кто-нибудь его научил, - неуверенно отвечал Мэтью.
Я вспомнил кое-какие математические загадки, которые задал мне Тримбл, выложил Мэтью и не удивился, что для Чокки и это - дело привычное.
Вдруг Мэтью как-то встряхнулся и пристально взглянул на меня.
– Папа, ты ведь не думаешь, что я сумасшедший?
Я смутился; мне казалось, что я сумел это скрыть.
– Ну что ты! Кто тебе это сказал?
– Колин.
– Ты не говорил ему про Чокки?
– Нет! Я никому не говорил, только тебе и маме… И Полли, - печально прибавил он.
– Молодец, - похвалил я его. - Я бы тоже никому не сказал. А что же Колин?
– Я его спросил, может, он слышал - есть люди, у которых внутри кто-то разговаривает? - серьезно объяснил Мэтью. - А он говорит, не слышал, и вообще это первый признак у сумасшедших. Этих, которые слушают голоса, сажают в сумасшедший дом или жгут, как Жанну д'Арк. Ну, я и хотел узнать…
– А, вон оно что! - сказал я уверенным тоном, который не соответствовал моим чувствам. - Это совсем другое дело. - Я лихорадочно и тщетно искал мало-мальски убедительную разницу. - Он имел в виду голоса, которые пророчат или, скажем, подбивают людей на всякие глупости. Те голоса ни о чем не спрашивают и не учат бинарной системе. Наверное, он читал про такие голоса, а тебя не совсем понял. Ты не беспокойся, не стоит.
Кажется, я говорил убедительней, чем думал. Мэтью радостно кивнул.
– Я бы очень не хотел сойти с ума, - сказал он. - Понимаешь, я совсем не сумасшедший.
Мэри я рассказал только о первой части нашей беседы - я чувствовал, что вторая ничего не даст, а ее растревожит.
– Все сложней и сложней, - говорил я. - Считается, что дети часто делают открытия, но они им рады, они гордятся собой. Что-то тут не то… Зачем приписывать другому свои успехи? В этом есть что-то ненормальное. А все-таки его интересы стали шире. Он теперь больше замечает. И потом, у него появилась какая-то ответственность. Тут вот что важно: может ли повредить такой кружной подход? Этот твой Тримбл вроде бы не очень доволен?
– Ах да! - перебила меня Мэри. - Я получила записку от мисс Тоуч, их географички. Я не все поняла, но в общем кажется, она благодарит нас за то, что мы поощряем интерес к ее предмету, и тактично намекает, что слишком подталкивать его не надо.
– Опять Чокки? - спросил я.
– Не знаю. Боюсь, Мэтью задавал ей такие же странные вопросы, как мне, - где Земля и все в этом роде.
Я подумал.
– Может, изменим тактику? Перейдем в наступление?
– Нет, - сказала Мэри. - Чокки спрячется. То есть Мэтью перестанет нам доверять и замолчит, будет хуже.
Я потер лоб.
– Трудно это все… И поощрять глупо, и мешать… что же нам делать?
Глава 4
Во вторник мы все еще думали и гадали, как нам быть.
В тот день по пути домой я забрал новую машину - автомобиль с прицепом, о котором давно мечтал. Прицеп был большой, просторный, и багажник немалый. Мы все уселись в машину и проехались немножко для пробы. Машина меня хорошо слушалась, и я понял, что привяжусь к ней. Мои были просто в восторге и, подъезжая к дому, решили держать теперь голову выше. Потом я оставил машину у гаража (мы собирались с Мэри в гости) и прошел к себе, с тем чтобы написать до ужина письмо.
Примерно через четверть часа я услышал громкий голос Мэтью. Слов я не разобрал, но понял, что он с кем-то сердито спорит. Выглянув в окно, и увидел, что прохожие останавливаются и не без удовольствия смотрят через забор. Я пошел разобраться, что к чему. Мэтью, весь красный, стоял неподалеку от машины и что-то кричал. Я направился туда.
– Что случилось, Мэтью? - спросил я.
Он обернулся. Сердитые детские слезы текли по его красным щекам. Пытаясь что-то выговорить, он схватил мою руку обеими руками. Я посмотрел на машину, подозревая, что все дело в ней. Она была вроде бы в порядке. Тогда я увел Мэтью подальше от зрителей, сел в кресло на веранде и посадил мальчика к себе на колени. Еще никогда в жизни я не видел его в таком состоянии. Он трясся от гнева, задыхался, плакал. Я обнял его.
– Ну, ну, старина! Успокойся! - говорил я.
Мало-помалу он затих и стал дышать чуть ровнее. Наконец он глубоко вздохнул. Я дал ему платок.
– Прости меня, папа, - сказал он сквозь платок, громко сопя.
– Да ладно. Не торопись.
Мэтью опустил платок и сжал его в кулаке; дышал он еще тяжело. Потом поплакал снова, но уже иначе. Снова утерся, снова вздохнул и стал приходить в себя.
– Прости меня, папа, - повторил он. - Кажется, прошло.
– Молодец, - отвечал я, - кто же тебя обидел?
Он ответил не сразу.
– Машина…
Я удивился:
– Машина? Господи помилуй! Она как будто в порядке. Что она тебе сделала?
– Ну, не сама машина, - пояснил Мэтью. - Она очень хорошая, я думал - она прямо люкс, и Чокки понравится. Я ее показал и стал объяснять, как и что.
– А ему не понравилась? - догадался я.
Что-то екнуло у Мэтью в горле, но он взял себя в руки и твердо продолжал:
– Он сказал, она дурацкая… и страшная… и нелепая. Он… над ней смеялся!
Воспоминание об этой чудовищной несправедливости снова вывело его из себя, но он победил свой гнев. Я всерьез обеспокоился. Мне совсем не понравилось, что мнимое существо вызвало такую истерику. Я пожалел, что мало знаю о симптомах шизофрении. Ясно было одно: развенчивать Чокки - не время, а сказать что-то надо.