– Ты в этом лучше разбираешься, - сказал я. - Это и вправду хорошо?
– Да. Они странные, но какие-то живые, простые, точные… Я их случайно нашла. Упали за комод.
Я посмотрел на верхний рисунок - на тощих коров, на овец и на бестелесного мужчину с вилами в руках.
– Может, кто-нибудь из его класса? - предположил я. - Или учительница…
Мэри покачала головой:
– Нет, ее рисунки я видела. Они выписаны очень уж тщательно. Вот последний - ее, а ты на него посмотри!
– Можно положить их обратно и ничего ему не говорить, - сказал я.
– Можно… только мне от них не по себе. Лучше б он сам нам объяснил…
Я посмотрел на второй рисунок и вдруг узнал это место, излучину реки.
– Мэри, милая, - сказал я. - Боюсь, ты сама была бы не рада.
– С чего мне радоваться? Я не радовалась даже тогда, когда твой Лендис еще не болтал про одержимых. Но я хочу знать, а не гадать. В конце концов, ему могли их подарить…
Я понял по ее лицу, что она и впрямь так думает, и не стал откладывать, хотя и понимал, что таким образом мы вступим в новую фазу. Я взял Мэри за руку.
– Ладно, - сказал я. - Вряд ли он уже спит.
И, выглянув в холл, позвал Мэтью, а тем временем разложил рисунки на полу.
Мэтью явился прямо из ванной - розовый, лохматый, в пижаме. Увидев рисунки, он замер и тревожно посмотрел на Мэри.
– Понимаешь, Мэтью, - сказал я как можно беспечней. - Мама тут убирала и нашла их. Они упали за комод.
– А! - сказал он. - Вот они где.
– Они очень интересные. Нам они понравились. Это твои?
Мэтью подумал.
– Да, - не без вызова ответил он.
– Я спрашиваю, - уточнил я, - это ты нарисовал?
На сей раз его "да" звучало немного иначе - словно он защищался.
– Гм… Раньше ты рисовал по-другому. Наверное, за них тебе поставили хорошие отметки.
Мэтью попытался схитрить.
– Это не в школе, - сказал он. - Это я так.
– Ты стал по-другому видеть, - заметил я.
Мэтью согласился.
– Наверное, - с надеждой предположил он, - я просто расту.
Он умоляюще смотрел на меня. В конце концов, я сам посоветовал ему молчать.
– Ладно, Мэтью. Нам только хочется узнать, кто же это все нарисовал.
Мэтью бросил страдальческий взгляд на Мэри, посмотрел на ковер и стал водить ногой по узору.
– Я, - сказал он, и тут его решимость ослабла. - То есть, - уточнил он, - ну… я рисовал…
У него был такой несчастный и растерянный вид, что я не решался давить на него. Мэри пришла к нему на помощь.
– Бог с ними! - сказала она и обняла его. - Нам они очень понравились, вот мы и спросили.
Она наклонилась и подняла один рисунок.
– Например, этот пейзаж. Он очень умный, хороший, но какой-то странный. Ты правда так видишь?
Мэтью не сразу смог ответить, потом выпалил:
– Честное слово, мама, это я сам! Они такие смешные, потому что Чокки так видит.
Он испуганно покосился на нее, но увидел только внимание, облегченно вздохнул и стал объяснять.
– Это было после урока. У меня с рисованием не особенно, - печально признался он. - Вот мисс Сомс и сказала, что мое дело плохо. И Чокки тоже не понравилось. Я ему говорю - я стараюсь, а ничего не выходит. А Чокки говорит, я просто не умею смотреть. Я говорю - при чем тут "умею"? Или ты смотришь, или нет. А он говорит, можно смотреть и не видеть, и мы немножко поспорили. А потом он сказал: "Давай поставим опыт - ты рисуй, а смотреть буду я".
Сперва ничего не получалось, я не мог. Ужасно трудно совсем не думать. Ты думаешь, что не надо думать, а это не то, не годится. А Чокки сказал: "Сиди себе, держи карандаш и ни о чем не думай". Мне уже надоело, а он не отстает. Ну, на четвертый раз кое-что вышло, а потом пошло легче и легче. Теперь я сажусь, беру краски, что-то у меня, ну, как будто включается, и пожалуйста - картинка. Только это Чокки так видит, не я.
Я заметил, что Мэри барабанит по столу, но лицо ее не менялось.
– Кажется, я понял, - сказал я. - Это чудно, а?
– Первый раз было чудно! Тогда было как… ну, как будто тормоза убрали. А теперь дело идет скорей… - Мэтью нахмурился в поисках сравнения, потом улыбнулся, - вроде как едешь без рук на велосипеде. - Он нахмурился снова. - Нет, не совсем… Чокки держит руль… трудно объяснить, - виновато кончил он.
Не для себя, а для Мэри я спросил:
– Это не бывает насильно, против твоей воли?
Мэтью быстро закачал головой:
– Что ты! Если я хочу рисовать, я ни о чем не думаю, и все выходит. А теперь даже и того не нужно. Последние раза три я видел свою руку, и, знаешь, - я совсем сам рисовал. Он только смотрел за меня.
– Да, милый, - сказала Мэри, - мы понимаем, но… - она заколебалась, пытаясь найти слова помягче, - как по-твоему, хорошо так делать?
Мэтью посмотрел на рисунки.
– Наверное, хорошо, мама. Они куда лучше тех, моих… хотя немножко чудные… - честно признал он.
– Я не совсем о том… - начала Мэри, но передумала и взглянула на часы. - Поздно уже, - сказала она мне.
– Да. поздно, - поддержал я. - Только вот что скажи, Мэтью: ты никому их не показывал?
– Показывать не показывал… - ответил он. - Правда, мисс Сомс один раз ко мне подошла, когда я вот этот сделал. - Он показал на вид из школьного окна. - Она спросила, чей это, а я не мог сказать, что чужой, и сказал "мой", а она стала на меня смотреть, как будто я вру. "Ладно, - говорит, - нарисуй… ну, как машина мчится". А я говорю, я не могу рисовать, чего не вижу. Я хотел сказать, "чего он не видит", но ведь ей так не ответишь. Она опять посмотрела на меня пристально-пристально и говорит: "Ладно. Нарисуй-ка мне вид из другого окна". Я повернул мольберт к другому окну и нарисовал. Она взяла мою картинку, смотрела на нее, смотрела, долго-долго, потом на меня и спрашивает - можно ее забрать? Не мог же я сказать, что нельзя, и говорю - берите, а можно мне идти? Она кивает, а сама все смотрит на картинку.
– Странно, что она не сделала запись в дневнике, - заметил я.
– Это было в самом конце, - объяснил Мэтью, - все уже было записано.
Мне стало не по себе, но я ничего не мог поделать. А кроме того, и впрямь было поздно.
– Тебе давно пора спать, - заметил я. - Спасибо, что рассказал про рисунки. Можно, мы их оставим тут, еще посмотрим?