— А я разве сказал — не хороший? — удивился священник. — Я сказал — запутавшийся. Хорошие люди тоже, бывает, запутываются и творят сами, не ведая что…
— Ага… — обиженно проговорил Петр Андреевич. — Конечно. Вы уж извините меня, отец Игнатий, но, по-моему, для вас все мы, толстовцы, не хороши.
— А как же иначе? — терпеливо улыбнувшись, ответил священник. — Как мне могут нравиться люди, которые из-за гордыни своей, из-за упрямства от самой Церкви отошли? Только к Безухову это не относится. Он-то как раз и не был толстовцем. Просто заблудился, и все.
— Не понял! — сказал Петр Андреевич. — Почему же это Пьер Безухов не толстовец, если у Толстого про него в книге написано?
— Не знаю… — пожал плечами отец Игнатий. — Может, потому, что сам Толстой, когда «Войну и мир» писал, еще не успел придумать своего толстовства.
Петр Андреевич растерянно оглянулся вокруг. Тепло пригревало землю солнце. Лучи его сверкали на золоте крестов над маковками храма. Белое облачко проплывало в высоком небе. Легкий ветерок чуть покачивал подернутые маслянистым дымом распустившихся почек ветки берез. Все было как год, как два, как три назад, но только разговор почему-то не получался.
— Извините… — сказал он вслух. — Все равно не могу понять. Получается, что Лев Николаевич писал про одно, а проповедовал потом другое?
— Получается так… — сказал священник.
— Как же так? Нет… Это обдумать надо.
— Вы бы не о Толстом, а о своей душе подумали…
— О себе? — Петр Андреевич покачал головой. — Не… Не хочу о себе думать. О Толстом — интереснее.
— Ну, как знаете… — сказал священник. — Очень мне жалко вас.
— Жалко?
Петр Андреевич хотел было засмеяться, но не засмеялся, вместо этого вдруг нестерпимо захотелось признаться, что ему самому иногда тоже бывает нестерпимо жалко себя; рассказать о том, как плачет он раз в год ночью в весеннем лесу. И Петр Андреевич очень испугался, когда увидел, что священник собирается уходить.
— Подождите! — сказал он. — Подождите… Я еще об одном деле хотел поговорить. Вот сейчас старушки многие толкуют, как иконы у вас украли и как сами они потом в храм возвратились… Ведь было такое?
— Не совсем так, но примерно…
— Вот-вот… Некоторые не верят в это, а я — верю. Понимаете? И знаете почему?
— Почему?
— Места здесь такие, что все время чудеса происходят…
— Вот как?
— Да-да… Именно так. Тут, знаете, недалеко одно село есть, так там каждый год по пять-шесть домов горит. И каждый раз, что характерно, пожары от входной двери начинаются. Понимаете?
— Не очень… — подумав, признался священник. — Что же, получается, что специально поджигают?
— Вот! Вот именно. Специально. Или еще хуже…
— А что же еще хуже может быть?
— А кто его знает… Только вы сами посудите… Если бы из народа кто поджигал — обязательно бы заметили. Ведь село-то небольшое. Я там, например, всех знаю. Конечно, есть там семья одна. У меня даже подозрение на них было, что это они жгут. Я тогда, простите уж, письмо им анонимное написал. Дескать, если будете и дальше жечь, то сами сгорите…
— И что, прекратились пожары?
— Да, одно время не было их, а теперь снова дома начали гореть…
— А что это за семья такая?
— О! Интересная очень семья. Я давно ее изучаю. И знаете, что интересно ведь? И старший брат там дома жег, и отец, и дед… А прапрадед один — это я у Толстого в «Войне и мире» вычитал, — похоже, это он и поджег Москву в 1812 годе. Участь у них такая, что же сделаешь… А вот вы, как священнослужитель, чего бы посоветовали? Дело против их возбуждать? А доказать тогда как? Доказательств-то нет, одни подозрения и убеждения…
— Я бы посоветовал молебен отслужить в этом селе и крестным ходом по всем домам пройти…
— Да… Правильно… Прежний батюшка тоже такой совет давал. Царствие ему Небесное… А вы что, уходите?
— Да… — кротко ответил священник. — Извините, конечно. Но, знаете ли, дела…
— Не уходите… — попросил Петр Андреевич. — Я же еще не все рассказал… Хотите, я вам родники наши покажу?
— Родники? — Отец Игнатий остановился. — Здесь родники есть?
— И какие еще! — похвастал Петр Андреевич. — Между прочим, мне бабушка рассказывала, раньше там часовня стояла.
— И далеко это?
— Да нет, нет… — заволновался Петр Андреевич. — Близко совсем. Рядышком.
— Ну хорошо… — поколебавшись, согласился священник. — Подождите… Я оденусь только сейчас…