– Ну, уж не так все ужасно. Вляпались мы впервые, и кто же не знает, что Джеймс – отчаянный пропойца, с него и спросу-то нет, кого он там где обидел.
– С него, может, и нет, зато с нас есть. «Пултни» уже распорядились: Хьюберт звонил мне вчера вечером, чтобы мы ему романов больше не слали. Только пойдет об этом слушок – и увязнем по уши в финансовой, мягко говоря, трясине.
– Обязательно, конечно, надо кого-то подыскать взамен Джеймса, – сказала Соня. – Такого мастака по части бестселлеров враз не вырастишь.
– Люпины будем выращивать, – угрюмо отозвался Френсик и пошел к себе в кабинет.
День выдался преотвратный. Телефон трезвонил почти без умолку. Авторы интересовались, скоро ли их потянут на Королевскую скамью Высокого суда правосудия за то, что они использовали имена однокашников, а издательства возвращали принятые к публикации романы. Френсик сидел, снимал трубку, нюхал табак и старался быть вежливым. Часам к пяти ему это стало совсем невмоготу, и когда позвонил редактор «Санди график», не хочет ли он тиснуть обличительную статейку насчет британских законов о клевете, Френсик сорвался.
– Чего вы от меня хотите? – орал он. – Чтоб я сунул голову в петлю, а меня бы вздернули за пренебрежение к суду? Кажется, и так этот чертов кретин Джеймсфорт собирается опротестовать судебное решение!
– На том основании, что клеветнический пассаж про миссис Хамберсон – целиком ваша вставка, да? – полюбопытствовал тот. – Защитник, помните, как раз и предположил…
– Дьявол меня раздери, да я самого вас упеку за клевету! – завопил Френсик. – От Гальбанума я стерпел такой намек, только чтоб не скандалить в суде, а вы повторите-ка мне это при свидетелях – живо окажетесь на скамье подсудимых!
– Трудновато вам придется, – посочувствовал редактор. – Тот же Джеймсфорт будет против вас свидетельствовать. Он ведь клянется, что вы с ножом к горлу требовали опорочить миссис Хамберсон, а когда он не согласился, изменили текст прямо в гранках.
– Это гнусная ложь! – вскричал Френсик. – Скажут еще, что я сам пишу за своих авторов!
– А что, разве нет? – вежливо удивился редактор. Френсик осыпал его проклятиями и ушел домой с головной болью.
Четверг был не лучше среды. «Коллинз» отверг пятый роман Уильяма Лонроя «Седьмое небо», как перегруженный сексом. Из «Трижды Пресс» завернули «Напоследок» Мэри Гоулд по обратной причине, а «Касселз» отказалось печатать «Бельчонка Сэмми» из-за того, что бельчонок пекся только о себе и упускал из виду общественное благо. «Кейп» вернул одни романы, «Секер» – другие. Никто ничего не взял. И вдобавок разразилась драматическая сцена: престарелый священнослужитель, чью автобиографию Френсик снова отказался пристраивать под тем подлым предлогом, что будто бы мало кого заинтересует ежедневная хроника приходской жизни в Южном Кройдоне, сокрушил зонтом вазу и удалился вместе со своей рукописью только после того, как Соня пригрозила позвонить в полицию. К обеду Френсик просто ополоумел.
– Не могу больше, – заныл он, отскакивая от звякнувшего телефона. – Если меня, то меня нет. Скажи, что меня хватил удар, что меня вообще…
Просили его. Соня прикрыла трубку ладонью.
– Марго Джозеф. Она говорит – иссякла и не знает, сумеет ли кончить…
Френсик скрылся к себе в кабинет и скинул трубку с рычажка.
– Все, я ушел и сегодня не вернусь, – сказал он Соне, когда та возникла в дверях через несколько минут. – Буду сидеть и думать.
– Заодно почитай, – сказала Соня и шлепнула бандероль ему на стол. – Утренняя. Распечатать – и то было некогда.
– Вот я распечатаю, а она взорвется, – мрачно сказал Френсик и развязал шпагат. Однако в пакете ничего страшного не оказалось: только аккуратная машинопись и конверт, адресованный мистеру Ф. А. Френсику. Френсик не без удовольствия оглядел девственные страницы и незахватанные углы: никто, стало быть, к машинописи не прикасался, от сбытчика к сбытчику она не бродила. Потом он глянул на титульный лист, украшенный заглавием: «ДЕВСТВА РАДИ ПОМЕДЛИТЕ О МУЖЧИНЫ. РОМАН». Имени автора не было, обратного адреса тоже. Странно. Френсик вскрыл конверт и прочел краткое, деловое и загадочное послание.
КЭДВОЛЛАДАЙН И ДИМКИНС
СТРЯПЧИЕ
596 Сент-Эндрю стрит
Оксфорд
Досточтимый сэр!
Всю корреспонденцию касательно возможного сбыта, публикации и вопросов авторского права по поводу прилагаемой рукописи надлежит адресовать нам на имя лично П. Кэдволладайна.
Автор, пожелавший остаться в совершеннейшей тайне, предоставляет договорные условия и выбор соответствующего псевдонима целиком на Ваше усмотрение. Готовый к услугам
Френсик несколько раз перечел письмо, прежде чем обратиться к рукописи. Очень это было странное письмо. Совершеннейшая тайна? Договорные условия и выбор псевдонима целиком на его усмотрение? Доселе ему попадались только авторы тщеславные и авторы назойливые, и такое смирение говорило само за себя. Прямо-таки умилительно. Ах, если бы мистер Джеймсфорт оставлял все на его усмотрение! Френсик открыл первую страницу машинописи под названием «Девства ради помедлите о мужчины» и принялся читать.
Спустя час он читал не отрываясь, и табакерка его разверзлась на столе, а складки штанов были полны табачной трухи. Френсик вслепую потянулся за табаком, ввернул в ноздрю щедрую щепоть и вытер нос третьим носовым платком. Задребезжал телефон в соседнем кабинете. Люди всходили по лестнице и стучались в Сонину дверь. Снаружи, на улице, тарахтели машины. Френсик отключился от посторонних шумов. Он перевернул страницу и стал читать дальше.
В половине седьмого Соня Футл окончила дневные труды и собралась уходить. Дверь в кабинет Френсика была закрыта, но вряд ли он бы ушел не сказавшись. Она приотворила дверь и заглянула. Френсик сидел за столом, неподвижно взирая на темные крыши «Ковент-Гардена», и слабо улыбался. Знакомая поза, поза открытия.
– Не может быть, – сказала она в дверях.
– А ты прочти, – сказал Френсик. – На меня не полагайся. Сама прочти. – И он как бы отстранил машинопись легким жестом.
– Находка?
– Бестселлер.
– Уверен?
– Абсолютно.
– Роман, конечно?
– Н-ну, – сказал Френсик, – хотелось бы думать, что роман.
– Небось похабщина, – сказала Соня, распознав симптомы.
– Похабщина, – возразил Френсик, – это не то слово. Воображение, начертавшее – если воображение может начертать – эту эпопею бесстыдства, – такого воображения не хватало маркизу де Саду.
Он поднялся и протянул ей машинопись.
– Крайне желательно выслушать твое мнение, – заключил он, как бы вернувшись на уровень собственного достоинства.
Вечером Френсик отправился к себе в Хампстед чуть ли не вприпрыжку, но наутро вернулся тишком, и в ежедневнике Сони возникла сдержанная запись: «Обговорим роман за обедом. Ко мне никого не пускать». Он прошел в кабинет и запер за собой дверь.
Все утро напролет Френсик, по-видимому, был целиком поглощен голубиной возней на соседней крыше. Он сидел за столом, уставившись в окно, иногда звонил по телефону или черкал карандашом на листочке. Большей частью сидел просто так. Но видимость обманчива: дух Френсика витал над привычным литературным ландшафтом, где каждое лондонское издательство просительно разевало клюв, где на всяком перекрестке заключались взаимовыгодные сделки и услуги обменивались на одолженьица. Но Френсик собрался хитрить. Мало ведь запродать книгу – это любой дурак сможет, дан только выгодный товар. Нет, нужно пристроить ее именно кому следует, чтобы сделка имела полный эффект и нужные последствия, чтобы она всячески укрепила репутацию книгопродавца и послужила его дальнейшей выгоде. И уж само собой, к выгоде его авторов.