Гольдман, не удержавшись, чмокнул его в колючую макушку.
— Бедная твоя головушка. Всяк норовит в нее знания вколотить. Так что идиосинкразию на английский я понимаю. Но Маргарита Александровна — женщина совсем другого склада. Вот увидишь: ты в нее влюбишься, бросишь меня и построишь у ее дома шалаш.
Юрка взглянул на него ревниво:
— Молодая?
— Ну-у… не слишком. Вообще-то, она подруга моей мамы. Но совершенно обворожительная, уж поверь!
— А она… возьмется?
— Возьмется. Я уже с ней договорился. Не даром, само собой. Но цены — божеские, а преподаватель она — высший класс!
— Ладно, принято. Когда начнем заниматься?
— Я на вторник условился. Первый раз вместе сходим, я вас познакомлю. А там… Все-таки у нас с тобой языковой уровень чуточку разный.
— Уверен, этим «чуточку» ты мне бессовестно льстишь! — Юркина рука ласково прошлась сверху вниз по гольдмановскому обнаженному бедру.
— Не отвлекай! — притворно сурово рыкнул на него Гольдман. — Не накувыркался еще?
— Нет, — честно отозвался Юрка, не прекращая поползновений. — Но ты продолжай.
— Во-вторых, нам необходимо купить компьютер. Весь мир уже давно общается через интернет. Переписка с Канадой — это чертовски долго. А мне потребуется очень много и очень подробно с ними общаться, если они и впрямь решат, что я им подхожу.
— В-третьих?
— Квартира. Оформлю на тебя. Чтобы ты здесь жил, а перед отъездом продал.
— Что приводит нас к закономерному «в-четвертых»… — как Блохин еще исхитрялся считать хотя бы до четырех, проделывая с напрочь растекшимся по простыне Гольдманом настолько восхитительно-непристойные вещи, оставалось загадкой. Но как-то исхитрялся.
— А в-четвертых… — Гольдман подумал, что не хочет об этом говорить, особенно сейчас, учитывая, чем именно заняты в данный момент умелые Юркины пальцы. Но… — Вероятно, мне придется уехать раньше.
«Предчувствия его не обманули!» Пальцы исчезли, Юрка сел. Взгляд его не обещал любовнику ничего хорошего.
— То есть как это «раньше»?
— Сурьмин утверждает, что меня готовы взять в штат университета со следующего лета — для работы в обсерватории, у них там какой-то проект. Но мне нужно будет время, чтобы понять, как оно там. Я никогда не то что не работал — даже не бывал за границей. Устроюсь, осмотрюсь — постараюсь узнать о магистратуре для тебя. Там существует физкультурный факультет. И некая интересная фишка с волонтерством. Вроде сколько-то лет бесплатно занимаешься с детьми-инвалидами, а потом имеешь право на поступление. Юр, если честно, я ни в чем не уверен.
«И мне страшно», — добавил он про себя.
— Не бойся, — после некоторой паузы, будто прочитав его мысли, сказал Юрка. — Все у нас получится. Я точно знаю.
И Гольдману оставалось лишь поверить ему.
*
Пес устал охотиться на грызунов. Тем более что никого из этих коварных сволочей поймать ему так и не удалось. Притрусил к скамейке, ткнулся мордой в Юркины колени. Тот почесал своего любимца за ухом, потрепал его по двигающейся взад-вперед и вправо-влево, словно совсем никак не прикрепленной к тушке внутри шкуре, за что удостоился слюнявого поцелуя в нос и бешеного вращения длинного, похожего на палку, хвоста. Гольдман, глядя на них, вспомнил цитату из «Леди и бродяги»: «Есть только одна вещь, которую не купить ни за какие деньги — это виляние собачьего хвоста».
Поинтересовался осторожно:
— Домой?
Юрка согласно угукнул, встал, прицепил к ошейнику бассета карабин поводка.
— Ты не жалеешь, что уехал? — спросил его Гольдман. Оба они знали, что все еще продолжают начатую пару часов назад беседу.
— Нет, — спокойно отозвался Юрка. — Как они тут говорят? «Дом там, где сердце»? А ты — не жалеешь, что поломал всю свою жизнь ради какого-то, — он усмехнулся, — мальчишки?
— Ни минуты.
И это было правдой. За все прошедшие годы, когда надежда умирала и воскресала снова, когда не хватало сил жить, когда весь мир оказывался против — никогда, ни разу.
Почему-то вспомнилось, как ждал прилета Юрки в аэропорту Торонто. (Торонто Пирсон — так его здесь называют.) Ждал и не мог поверить, что вот… сейчас. Спустя почти два года. Два года переписки через интернет и редких (чертовски редких — ибо деньги!) телефонных разговоров. Несколько бумажных писем, написанных мелким и еще более нечитаемым, чем в юности, Юркиным почерком. В отличие от электронных, эти можно было, бешено смущаясь перед самим собой, держать под подушкой и периодически нюхать. Ему казалось: бумага преданно хранит родной Юркин запах — несмотря на расстояние и время.
Отчаянно боясь опоздать и пропустить, Гольдман приехал в аэропорт намного раньше. Успел дважды выпить кофе, и теперь не получалось разобраться: сердце колотится от переизбытка строго-настрого запрещенного врачами кофеина или от того, что с краю двигающейся на выход толпы вдруг появилась знакомая высокая фигура со здоровенной сумкой на одном плече и — мой бог! — с гитарой в чехле — на другом.
— Я ведь велел оставить ее там, — были первые слова, которые произнес Гольдман, едва пожав руку подошедшему Юрке. Ни тебе: «Привет!», ни: «Вау! Я так рад тебя видеть!»
Юрка усмехнулся (ничуть он не изменился за то время, что они находились в разлуке — вот ничуточки!), и Гольдман подумал, что тот всегда все отлично понимал про своего бестолкового спутника жизни.
— Не смог, прости. Все остальное раздал или продал, а ее…
Гольдман глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. (С такими-то расходившимися нервами — и за руль!) Мимолетно коснулся Юркиной руки, точно проверяя, что вот же он — реальный Блохин, а вовсе не сон, снящийся изо дня в день и неизменно заканчивающийся кошмаром одинокого пробуждения, — и двинулся к выходу из аэропорта. Юрка неторопливо шел за ним, и Гольдман затылком и даже спиной ощущал его взгляд. До гольдмановской квартиры они добрались без аварий исключительно каким-то чудом. Надо полагать, здешний, канадский бог, так же как и тот, что в России, благоволил влюбленным и пьяным. (А еще — дуракам, студентам и непутевым преподавателям астрономии.) Или это звезды продолжали следить за теми, кого когда-то давно взяли под свое негласное покровительство.
Юрка сидел рядом на пассажирском сиденье и старательно делал вид, что ему интересны пейзажи, проносящиеся за окном. Его рука, лежащая на колене, подрагивала, словно хотела дотронуться, погладить. На скулах ходили желваки. Наконец он осторожно полюбопытствовал:
— А чуть-чуть быстрее нельзя? Нас обгоняют даже чертовы велосипедисты.
Гольдман дернул плечом:
— Извини, но… я еще пока… не очень. Три месяца всего по-настоящему за рулем.
Юрка прикусил костяшку указательного пальца.
— Да не, я так. Конечно. Вот я идиот!
Гольдман все-таки наддал скорости. Он и сам уже демонстрировал сдержанность и самообладание буквально из последних сил. Главное было все же не переоценить свои более чем скромные водительские таланты. Потому что «умерли в один день» звучит офигенно только у Грина, да и там необходимо уточняющее «жили долго». А у Гольдмана имелись на будущую совместную жизнь с Юркой воистину грандиозные планы. И для них требовалось не просто «долго», а «чрезвычайно долго».
— Ух ты! Березы, — присвистнул изумленный Блохин. — Совсем как у нас.
… — Леша! Ау! Ты где?
«Вот это называется «уйти в воспоминания»! Даже потеряться успел…»
Юрка обеспокоенно заглянул ему в глаза.
— Все в порядке?
Гольдман моргнул.
— Нормально.
Рей недовольно дернул поводок. Похоже, хозяева опять страдали какой-то херней, вместо того чтобы двигаться вперед по давно известному маршруту, в конце которого добропорядочного бассета, выполнившего на сегодня свой гражданский и охотничий долг, ждали теплый шерстяной коврик, миска воды и несколько отличных собачьих вкусняшек.
— Ну что, — весело спросил Юрка, — домой?
И Гольдман, жмурясь на неяркое, как бы припорошенное пылью осеннее солнце, ответил:
— Домой.
Конец
20.02.17 — 10.06.18