— Ну, входи, что ли, добрый молодец!
Блохин посмотрел на него подозрительно. Скорее всего, внезапные вспышки веселья учителей в его присутствии были парню в новинку. Обычно он вызывал у них совсем другие эмоции.
Зайдя, Блохин остановился на пороге, обреченно разглядывая надпись на доске: «С Днем знаний!» Гольдман уселся за свой стол и малодушно порадовался, что в кабинете физики тот стоит на довольно приличном деревянном подиуме. Не так чтобы сильно высоко, но все же…
— Присаживайся, Блохин. В ногах правды нет. А разговор у нас будет долгим.
Похоже, вступление не слишком вдохновило Юрку, но он покорно поплелся к первой парте, которая, по всей видимости, у него, как у вечного двоечника, намертво ассоциировалась с лобным местом. В этом Гольдман, кстати, его отлично понимал. Он и сам из-за своего недо-роста провел на первой парте большую часть школьной жизни. Но… Пережил. И Блохин переживет.
— Ну а теперь… — начал он, когда Юрка все-таки умостил свои мослы на жутко неудобной деревянной скамейке, — скажи мне, кудесник, любимец богов…
Мама в подобных случаях ехидно замечала: «Остапа несло». Гольдман и сам знал за собой такую пакость: от нервов он принимался ёрничать и напропалую сыпать цитатами. Вадим характеризовал сие состояние гораздо проще и грубее: «Словесный понос». Гольдман внутренне хмыкнул: сейчас Вадькино определение было стопроцентно в точку. Нервы? У него? Да ладно!
— Ладно, оставим лирику поэтам. Зачем тебя понесло в девятый класс?
По правде говоря, он не ожидал, что Блохин ответит сразу, и заранее настроился на длительную осаду. Но тот, как-то внезапно ярко полыхнув ушами (что совсем не вязалось с его вечно расхлябанным видом и высокомерным выражением лица), буркнул:
— Тренер велел.
— Какой такой тренер? — уточнил Гольдман, пытаясь соединить в своем сознании образ того Блохина, который был известен всей школе, и глагол «велел». Не похож был Юрка Блохин на человека, готового прыгать перед кем бы то ни было на задних лапках только потому, что ему «велят».
— Мой тренер по плаванию. Игорь Ильич. Сказал, что из команды выгонит — ему там двоечники не нужны.
Даже такой профан в делах спортивных, как Гольдман, понимал: все это дичайший бред. Никто в спорте не станет заморачиваться школьной успеваемостью ученика, который выдает приличные результаты. Тем более не станет буквально шантажом толкать будущего чемпиона в девятый класс, где с того будут драть три шкуры, отнимая силы и время, потребные для серьезных тренировок. Чем с этой точки зрения хуже какое-нибудь паршивое ПТУ? (Потому что в иное Блохина, безусловно, не взяли бы.) Ничем не хуже. Скорее лучше. Там обычно спортсменов разве что на руках не носят — лишь бы за училище на соревнованиях выступали. А вот в школе может быть по-разному. Конкретно в двадцать седьмой, очевидно, никто не собирался вокруг Блохина водить хороводы. Или Юрка скрытничал? С чего бы вдруг?
— А почему у нас ни одна живая душа не знает, что ты плаваешь?
Изумление Блохина было совершенно неподдельным:
— Как это «не знает»? Штанга… то есть Семен Степаныч знает — я у него на соревнования отпрашиваюсь. Ираида Александровна тоже. Директриса всегда говорит: «Что же ты, Юрий, мог бы стать надеждой советского спорта и гордостью родной школы, а так плохо учишься!»
Гольдман хмыкнул. Прозвучало довольно похоже.
Выходит, все заинтересованные лица и вправду были в курсе. Один ты, товарищ классный руководитель, те два года, что Блохин в двадцать седьмой учился, примитивно прохлопал себя ушами по щекам. А ведь не зря же — ох, не зря! — Юрку, с его омерзительными оценками (две «пятерки»: одна — по физкультуре, другая — по труду), все-таки взяли в их весьма недурную школу, после того как расформировали соседнюю восемнадцатую, раскидав тамошние отбросы по ближайшим учебным заведениям. Да и не просто взяли, а в седьмой «А», под крылышко к завучу Ираиде Александровне… Ну и дела! Только вот Блохин, если и блистал на водных просторах, в остальном оправдывать возложенные надежды отказывался категорически и отчаянно тянул школьные показатели вниз. То-то от него так радостно избавились после восьмого! А он возьми и припрись обратно. Упрямый. Нужно будет пообщаться с его тренером.
— Ты где плаваешь?
— Так в «Юности».
— Фамилия тренера?
— Крылов Игорь Ильич. А что?
Гольдман выбрался из-за стола, демонстрируя, что разговор на сегодня окончен. Домой хотелось прямо адски. И подумать в спокойной обстановке.
— Короче, Юрий Блохин. С тренером твоим я встречусь, разведаю про твои блестящие перспективы, телефончиками обменяюсь, — Блохин тяжело вздохнул, видимо, всерьез проникаясь собственными печальными видами на будущее. — Ты начнешь учиться. Не в «морской бой» с соседом играть…
— Да ладно вам!.. Я не…
— «Мне сверху видно все, ты так и знай!» — многозначительно промурлыкал Гольдман песенку из известного кинофильма, опять впадая в легкомысленное настроение. — И за учебу я с тебя три шкуры спущу. На всякий случай имей в виду. А там посмотрим.
— Алексей Евгеньич!.. — Юрка выглядел самую малость напуганным.
— Иди, Блохин. У нас с тобой впереди еще много интересного.
Почему-то показалось, что его оптимизм Юрку не обрадовал.
*
К однофамильцу великого баснописца Гольдман выбрался лишь через три недели. Первые учебные дни так и норовили погрести под собой обрушившимся шквалом разнообразной документации. Если Гольдман что и ненавидел в школе — искренне и от души (гораздо больше, чем педсоветы) — так это бумаги. Календарные планы, планы работы классного руководителя, планы проведения внеклассных мероприятий (и отчеты по их проведению) и кучу периодически возникающей словно ниоткуда лабуды. Ненавидел до натурального зубовного скрежета и приступов мигрени. Так что в этот период он не только о тренере Крылове, но и о самом Юрии Блохине исхитрился забыть. Благо тот на некоторое время притих: получал еле-еле натянутые троечки, в скандалы и драки не ввязывался, даже в «морской бой» на своей любимой задней парте не играл. (А куда его еще прикажете сажать? На первую? Ну да! Метр восемьдесят два — это вам не баран чихнул! «Вы, товарищ, сядьте на пол. Вам, товарищ, все равно».)
Правда, лично себе Гольдман честно признавался: ему просто ужасно не хотелось тащиться в бассейн. Бассейны он с самого детства терпеть не мог. Там всегда было слишком холодно, слишком гулко и слишком скользко. Ему никак не удавалось забыть свою первую встречу с большой водой: в пятом классе счастливая физручка объявила, что в этом полугодии занятия у них будут проходить в бассейне. «И вы все научитесь плавать и не бояться воды!» Ага, как же! Бассейн выглядел странно: раздевалка находилась на первом этаже, а душ и выход к воде — на втором. Нужно было раздеться догола, старательно пряча уродливый шрам от радостно резвящихся вокруг одноклассников, затем натянуть жесткие, неудобные плавки (мама ошиблась с размером, и те давили во всех стратегических местах), завернуться в тяжелое банное полотенце и, боясь потерять по дороге дурацкие резиновые тапочки, ползти наверх. Там зачем-то требовалось влезть под никак не желавший регулироваться, а потому безбожно холодный душ и, клацая зубами, выбраться наконец в сияющий голубым кафелем бассейн. Вода омерзительно пахла хлоркой. Пятый «В» гомонил и толкался на скользком бортике. Суровая тренерша с мужской стрижкой и громовым голосом велела сделать несколько упражнений для разминки, а потом выстроиться друг другу в затылок возле мелкой части бассейна. «А теперь, дети, мы будем учиться прыгать в воду. Это совсем не страшно. Встаете на край и спокойно прыгаете. Там мелко — вы ни в коем случае не утонете. Куда?! Стоять! Прыгать начнете по моей команде». Девчонки, ужасно смешно смотревшиеся в почти одинаковых резиновых шапочках, без своих бантиков-кудряшек-косичек, зашумели и зашушукались, изображая волнение. (А может, и вправду боялись.) Мальчишки взирали на них свысока. Разумеется, им страх был совершенно неведом. По одному подходили к бортику и с радостным плеском плюхались в воду. Со стороны это выглядело абсолютно безобидно и даже весело. Для всех, кроме Гольдмана. Во-первых, ему пришлось все-таки снять с плеч полотенце и аккуратно сложить его на одно из пластмассовых сидений вдоль стены. К счастью, все были слишком заняты прыжками, чтобы обращать внимание на чертов шрам, вертикально деливший хилую гольдмановскую грудь ровнехонько пополам. К тому же Гольдман достаточно быстро сообразил крест-накрест обхватить себя руками за плечи, якобы спасаясь от холода. А во-вторых… Во-вторых, сколько ни отодвигался он вроде бы незаметно в самый конец длинной очереди, настал и его черед подойти к краю. Гольдман подумал, что сию минуту умрет — под его ногами колыхалась ядовито-голубая бездна. «Девчонка!» — крикнул кто-то из плескавшихся внизу, и эхо гулко отразило крик от поверхности воды и ледяных стен. Этого Гольдман уже не мог вынести и прыгнул. На самом деле все оказалось не так уж и страшно: расстояние до воды и впрямь было совсем небольшим, да и вода еле доходила мальчишке до груди. Только вот едва пятки коснулись дна, правая нога поехала, неудачно подвернувшись, а сам Гольдман с головой ушел под воду и понял, что сейчас захлебнется. Вода попала в рот и нос, руки беспомощно дергались, скользя ногтями по кафелю, облицовывающему бассейн, а сердце отчаянно кувыркалось в груди. Разумеется, утонуть Гольдману не дали — вздернули вверх, поставили на ноги, смеясь, комментировали текущие из носа сопли. «Что ж, поплыли! — сказала тренер, свысока взиравшая на всю эту суету на мелководье. — Возьмите доски…» Народ бросился расхватывать пенопластовые доски, и Гольдман тоже заставил себя взять одну. Но оторвать ноги от спасительного дна в тот день так и не решился. А после предпринял все, чтобы никогда больше не очутиться в бассейне. Мама вздыхала: «Ну в кого ты такой? Твой папа великолепно плавает. Я могу часами из воды не вылезать». Но сходила к врачу и сделала Лешке освобождение от физкультуры — благо врач, отлично зная Гольдмана и его распрекрасный диагноз, особо и не сопротивлялся. А в классе к несостоявшемуся пловцу на долгое время прицепилась дурацкая девчоночья кличка «Русалочка». Или просто «Рус». А потом Гольдман открыл для себя карате и кое-что объяснил любителям дурацких кличек. А потом даже научился плавать — на даче, в гостях у Вадима, уже в девятом классе, в мелкой речушке со смешным названием Вызьма. Но бассейны так и не полюбил.