Выбрать главу

– Эй, хлопец! Молодец! Молодец! – обрадованно воскликнул дед и, сделав глубокий вдох, прижался своими морщинистыми губами к синему рту покойника, стараясь вдохнуть в его легкие воздух. Оторвавшись, дед отдышался и с прежней решимостью принялся взваливать безвольное тело себе на плечи. Несчастный оказался тяжелее, нежели мешок с картошкой, какие деду приходилось таскать на себе каждую осень, и все же фронтовая закалка не подвела. Кряхтя, едва передвигая полусогнутые ноги в стоптанных кирзачах, он подтащил мертвеца к телеге и взвалил его на подстилку из слежавшегося сена. С трудом распрямившись, дед погладил себя по пояснице, покачал головой и проворчал:

– Ах, господи! Спина болит, называется, в бане был…

Сев на край телеги, он взмахнул плетью и крикнул баском:

– А ну, пошла, р-р-родимая!

Кобыла, взмахнув седым хвостом, поплелась по привычке лениво и неторопливо, но старик хлестнул кнутом по ее облезлому крупу, заставляя идти рысью:

– Эй! Гей! Пошла! Пошла!

Грохоча колесами, телега покатилась по лугу. Дед стащил с себя пиджак, смял его и затолкал под голову покойника.

– Потерпи, хлопец, потерпи! До больницы недалеко…

Сельская больница располагалась в дубовой роще и представляла собой полдюжины избушек, отштукатуренных и побеленных известью. В невысоком заборе из крашеного штакетника виднелись створки ворот, всегда распахнутые настежь. Дед, продолжая беспощадно стегать перепуганную кобылку, въехал под кроны дубов. Спрыгнув на ходу, он засеменил к медичкам, которые сидели на крыльце и лузгали семечки.

– Авария! – задыхаясь, произнес дед, подбежав к девушкам. – На большаке… Машина вверх колесами… Раненого привез…

– Теть Валь! – неожиданно звонко крикнула одна из девушек. – Больного привезли!

Дед глянул на дверь, полагая, что врачиха появится именно оттуда, но тут из-за дома, с тяпкой в руке, с черными от земли руками, вышла немолодая женщина. Бросив тяпку под ноги, она подошла к рукомойнику, ополоснула руки, вытерла их о вафельное полотенце и наконец посмотрела на деда.

– Что случилось, дедуля? Где твой раненый?

– Там! – ответил дед и махнул рукой на кобылу.

– Девчата! Носилки! – скомандовала врачиха и быстром шагом направилась к телеге.

Едва она приблизилась к человеку, лежащему на телеге, на лицо ее легла тень сомнения. Прежде чем пощупать у несчастного пульс, она еще раз мельком взглянула на деда.

– А давно случилась авария? – спросила она, опустив безжизненную руку покойника, и приподняла ему веко. – Когда ты его подобрал?

– Да недавно! – ответил дед, с трудом скрывая тайное желание получить от всего медицинского персонала выражение благодарности за спасение человека. – Он еще дышал. И стонал, кажется…

Врачиха сунула руки в карманы фартука, отошла от телеги и как-то странно взглянула на старика.

– Он умер, дедуля. И, по-моему, уже давно.

– Как? – не расслышал дед. – Уже умер?!

Он крякнул, покачал головой и стянул кепку.

– Не довез, стало быть…

– Сядь на скамеечку, отдохни, – предложила врачиха. – А я позвоню в ГАИ…

12

Вечерняя прохлада опустилась на двор. Весело чирикали воробьи, порхая среди веток яблонь. В тишине было слышно, как с глухим стуком падает на землю перезревший белый налив. Даша скручивала тонкий блин трубочкой, макала его в варенье и думала, как бы ненавязчиво спросить про телятницу с крутым характером.

– Говорят, – с деланым безразличием произнесла Даша, – у вас тут живет женщина, к которой мужик на грузовике повадился ездить…

– Да кто в Упрягино приедет? Навряд… Який-либо тупица, что ему больше деться негде?

– А ферма отсюда далеко?

– Хверма? Не, недалёко. А на что тебе хверма?

Даша не ответила, отставила тарелку и вытерла платком выпачканные в масле губы.

Уже начало темнеть, стало сыро и прохладно. Дашу охватила неприятная дрожь – то ли от сырости, то ли от нетерпения. Она даже приблизительно не знала, когда именно придет Воронцов, сколько его еще ждать. По краям улицы, где можно было пройти, тащились коровы и овцы. Старухи, встречая свою скотину, вышли из дворов.

У калитки, рядом с которой сидела Даша, пугливо стучали копытами три черные овечки. Они боялись ее и не решались зайти во двор. Старушка сгребла со стола хлебные корки, с которыми не справилась беззубым ртом, и пошла к калитке.