Дверь, ведущая в часовню, бесшумно повернулась на хорошо смазанных петлях, не выдав Сьюзан. Оказавшись внутри, она в нерешительности остановилась, рассматривая искусно выполненный витраж позади алтаря. Сквозь похожие на драгоценные камни стеклышки просачивался лунный свет, наполняя помещение неярким сиянием.
Днем у Сьюзан не возникало сомнений в правильности ее выбора — у св. Франциска она чувствовала себя счастливой. Очень счастливой. Ее привязанность к монахиням переросла в нечто большее, чем просто совместное выполнение обязанностей. Девушка обожала своих учениц и свою работу. Поэтому было бы вполне естественным стать послушницей, чтобы однажды примкнуть к монашескому ордену. Если у Сьюзан и рождались сомнения, то она говорила себе, что впереди еще десять лет до принятия окончательного решения. И не заметила, как стремительно промчалось время.
Через несколько недель отсрочка закончится. Каждая прошедшая минута с такой силой отпечатывалась теперь в сознании Сьюзан, что девушка не могла отрицать, что ей чего-то не хватает… может быть, истинной преданности Богу?
Днем Сьюзан отгоняла эти мысли, говоря, что подобные чувства вполне естественны. Такой шаг заслуживает всестороннего обдумывания. Она вела себя, как обычная невеста, засомневавшаяся в последний момент.
Но ночью все страхи Сьюзан овладевали ею. Она не могла не думать о том, что становится невестой не обычного человека, а церкви. И не могла оставить без внимания тот факт, что ее обязательства были не совсем добровольными. Ее душа хотела… большего.
В поисках ответа Сьюзан опустилась на колени перед алтарем, как делала каждую ночь в течение нескольких месяцев. Темные тени часовни тяжело давили на плечи, обволакивали черным холодом, пробиравшим до костей. Каменные плиты пола были ледяными. На протяжении двадцати лет на этом самом месте вставали на колени каявшиеся в своих грехах, отполировав камень до блеска. Сцепив пальцы рук в жаркой мольбе, Сьюзан зашептала:
— Дева Мария, Матерь Божья…
Но сводчатый потолок поглощал слова, оставляя зияющую пустоту. Девушка подумала, что вряд ли небеса даже услышат ее молитву.
Вздохнув, она потерла лоб и провела ладонью по шелку распущенных золотисто-каштановых волос, спадавших до талии. Сверху на нее смотрело безмятежное лицо Девы Марии.
В сердце Сьюзан поднялась новая волна беспокойства. Почему Господь не отвечает на ее молитвы? Почему он не освобождает ее от тоски? Если она должна стать монахиней, ей придется изгнать из сердца свое не совсем осознанное томление. Она знала это. И она боролась со своим заблудшим духом, который хотел того, чего никогда не получит… в монастыре или вне его.
Сестра Мэри Маргарет как-то сказала, что дети Божьи отдают все свои силы тому делу, которое заботит их больше всего. Поэтому в последний месяц Сьюзан старалась думать единственно о своих обязанностях и ученицах. Но оказалась неспособной отогнать призраков, обступавших ее едва она засыпала. Демоны сладострастия заставляли ее тело трепетать, а руки — тянуться навстречу… чему?
Дуновение холодного воздуха по полу тронуло ступни, пробралось под свободные складки халата. По телу девушки пробежала дрожь, и она поднялась с колен. Прижав руки к груди, Сьюзан попыталась согреться. Каждую ночь школа св. Франциска превращалась в ледяной дом, позволяя зиме глубоко вонзать свои зубы в толстые стены. Скоро это каменное строение станет ее домом, так что надо привыкать. Что-то очень похожее на панику поглотило все другие мысли девушки, и она подошла к статуе и дотронулась до ступни Девы Марии.
— Дева Мария, Матерь Божья… — знакомые слова молитвы застряли в горле. — Дева Мария…
Отойдя, Сьюзан встала в тень, ища укрытия. На протяжении многих лет она приходила к этому алтарю, принимая помощь, которую он предлагал ее измученной душе. Но последнее время ей становилось все труднее обрести внутренний покой. Она не могла утихомирить бушевавшую в ее груди смесь гнева и неудовлетворенности.
Сьюзан обернулась и вопросила окружавшую ее черноту:
— Почему? Почему? Почему меня терзают эти… эти чувства? За что мне эта пытка — мысли об объятиях мужчины, о мужском прикосновении, когда я знаю, что никогда… никогда…
Не сумев заставить себя даже произнести эти слова, Сьюзан побежала по проходу, ее волосы развевались как блестящее каштановое знамя. У последнего ряда сидений она повернулась лицом к лунному свету, лившемуся сквозь витражное стекло и звездным ковром лежавшему на полу.
— Ты сделал это со мной. Ты убил моих родителей и мои детские иллюзии. И теперь мне нужен лишь ответ. Или верни мне мою прежнюю жизнь или дай покой, необходимый для того, чтобы подчинить свою будущее церкви.
Ответом ей была тишина. Но Сьюзан Херст умела ждать. Может быть, Бог не готов ответить сейчас. Но так или иначе Он сделает это. До встречи воспитанников сиротского приюта осталось три недели. Она навестит свой дом в Эштоне и получит короткую передышку. Сьюзан была очень рада, что встреча состоится в Вайоминге, а не в Пенсильвании. Несколько лет назад директриса сиротского приюта «Бентон-хаус» вышла замуж и перенесла заведение на запад, подальше от крупных городов. И хотя многие из детей переехали тогда с ней, большая их часть жила в нескольких сотнях миль от Эштона на территории Вайоминга.
Сьюзан собиралась повеселиться, отдохнуть и все хорошенько обдумать.
А после празднества, если она не получит знака, что небеса противятся ее намерению, вернется к св. Франциску и пострижется в монахини.
Шайенн, территория Вайоминг, 7 января 1885 года
Удары в дверь могли бы разбудить и мертвого, но лишь немного разогнали мглу, застлавшую мозги Дэниела Крокера. Он со стоном перекатился на живот и накрыл голову подушкой. Но удары не прекращались, видимо, придется встать и открыть дверь.
Не открывая глаз, он протянул руку к прикроватному столику и ощупал непривычные предметы — лампу, ключи, спичечный коробок, — пока не узнал гладкие очертания своего револьвера.
— Уходите.
Дэниелу не было необходимости кричать или повышать голос. Неприкрытая ярость, дрожавшая в выверенной интонации каждого слога, достаточно ясно передавала его настроение. Подложив под щеку подушку, Дэниел поднял вытянутую руку с револьвером и прищурил покрасневший от лихорадки глаз. Общая слабость никак не отразилась на твердости руки — она не дрожала.
— Мистер Крокер?
— Нет.
— Мистер Крокер, я знаю, что это вы, — прозвучал из-за двери мальчишеский голос. — Я видел, как вы приехали вчера поздно вечером Я бы все равно узнал вас. Я видел фотографии.
Дэниел не ответил. Оружие не дрогнуло. Лишь в синих глазах блеснул огонек.
— Мистер Крокер? — снова раздался голос, на этот раз не так уверенно.
— Кто его спрашивает?
— Ну, никто… У меня дело, так сказать, к вам лично… я хочу сказать, что у меня для вас телеграмма. — Посыльный в коридоре подождал десять секунд и робко добавил: — Вы откроете?
Проклятье. Дэниел отпустил курок и положил револьвер на ночной столик. Двигаясь как можно осторожнее, он сел на постели.
Голова раскалывалась. Приложив ладонь к больному боку, Дэниел сделал быстрый вдох, при этом окровавленная повязка натянулась.
Снова взяв револьвер, он тихонько приблизился к двери. В зеркале над бюро отразился совершенно обнаженный, за исключением грязной повязки, мужчина. Тем не менее он даже не почувствовал стоявшего в комнате холода. Уже целые сутки он боролся с лихорадкой. Даже январский мороз не приносил облегчения.
— Мистер Крокер? — За словами последовал легкий стук в дверь. — Я не хотел вас беспокоить, но…
— Кто ты?
— Джорди. Джорди Дэвис. Я работаю на мистера Смита, телеграфиста. Бегаю по разным поручениям. У меня еще лекарство, которое дал для вас доктор Годдард. Он велел принести его прямо сюда.
— Отойди в сторону.
— Простите?