— Задача ясна, товарищ Шорников.
— Вот так и порешим.
Однако, хотя Шорников и настоял на своем, сомнения в правильности выбора не покидали его. Но он не хотел признаться в этом своему молодому помощнику. «Еще рановато ему обедню служить, — внушал он самому себе. — Отпусти вожжи, так он вразнос понесет».
Но что-то в облике Анфисы Дятловой привлекало его, более того, вызывало теплое, радостное чувство. Наверное, то была ее непосредственность и даже наивность, прочно соединенная с ранней жизненной мудростью. То ли особая, вызывающая восхищение целомудренность Анфисы, которая даже в позволяющем многие вольности и слабости фронтовом быту оставалась сама собой, держалась с тем достоинством и независимостью, которые не оставляют мужчинам надежды на легкую победу. А скорее всего, причиной тому было то чувство, испытываемое мужчиной, вдруг озаренным именно тем идеалом женщины, который он лелеял в своих мечтах. Лишь потом, когда судьба Анфисы Дятловой останется для него под покровом неизвестности и даже тайны, он в порыве откровенности признается Илье Шафрану, что при первой же встрече с Анфисой Дятловой враз и навсегда полюбил эту необыкновенную женщину и, опасаясь, что это, смертельным недугом охватившее его чувство свяжет его по рукам и ногам, парализует волю и не даст ему целиком, без остатка отдаться делу защиты революции, решил, что лучший способ наступить себе на горло — это отдалить ее от себя и послать в тыл к белым. Конечно, оправдывался он, то была не единственная и не определяющая причина его выбора, но тем не менее и она сыграла свою далеко не последнюю роль в принятии решения.
— Я никогда не думал, что вы вообще можете полюбить женщину, — задумчиво произнес Илья, ошеломленный этим признанием. — И знаете, как называется поступок, продиктованный вашим личным чувством?
— Ну, говори.
— Трусостью, даже предательством, — резко отчеканил Илья. — И самым жалким эгоизмом. Вот как это называется, товарищ Шорников.
— Бей наотмашь, заслужил. — В голосе Шорникова слышалась самая неподдельная искренность. — Да я и сам себя казню — никому не желаю такой казни.
Но этот разговор был позже, а теперь Илья Шафран, выполняя установки Шорникова, с рвением, которое всегда было ему присуще («Ты ровно динамитом начиненный», — любил говорить ему Шорников), принялся готовить Анфису Дятлову к выполнению нелегкого задания.
Подготовка эта, дабы не вызывать всевозможных кривотолков, шла в основном в ночное время. Илья сговорился с Анфисой, что они будут встречаться в доме, где лежали раненые бойцы и куда Анфиса могла приходить выполнять свои обязанности санитарки.
Самое сложное состояло в том, что Илья, оставаясь с Анфисой наедине, стеснялся ее и, чтобы не выдавать свою застенчивость, говорил с ней грубовато, занозисто, ерепенясь по делу и без дела.
Начали они с определения места перехода фронта. Илья разложил на столе полевую карту, аккуратно разгладил ее ладонью, придвинул поближе керосиновую лампу, которая, как на грех, отчаянно коптила, и оттого на карте все было окрашено в коричневатые тона.
— В картах разбираешься? — тоном сурового экзаменатора спросил Илья.
— В картах? — удивилась Анфиса, вздымая на Илью удивленные и оттого еще более красивые глаза. — В подкидного могу. Только не люблю, времени жаль. И в дурачках не люблю оставаться. Дюже мне не везет.
Илья остолбенело, уставился на нее.
— Я спрашиваю вас не об игральных картах, — сердито сказал он. — Вот о такой карте спрашиваю, — показал он на стол.
— В таких ничуточки не разбираюсь, — смущаясь призналась Анфиса. — Да я такую отродясь и в глаза не видела. Не знаю, с чем ее едят.
— Как же так? — возмутился Илья. — Это же элементарно! Карту каждый человек обязан знать. Тем более на войне.
— Дак откуда ж мне знать? Ты меня, что ли, учил?
— Странно вы рассуждаете! — Илья никак не мог осмелиться назвать ее на «ты». — А как же вы, не зная карты, проберетесь в тыл белых?
— А очень даже просто, — невозмутимо ответила Анфиса. — Я здесь, миленький, каждую станицу, каждую стежку наизусть знаю. Вот завяжи мне глаза — и найду.
Илью внутренне передернуло, когда она назвала его «миленький». От этого словечка за версту несло фамильярностью. Его, помощника самого Шорникова, называют «миленьким», как какого-то мальчишку. Еще чего!
— Ну, в таком случае я буду показывать вам на карте место наиболее благоприятного перехода, а вы уж полагайтесь на свою память.
— Хорошо, миленький, — тотчас согласно отозвалась Анфиса. — Память у меня цепкая, как репей. Вот тебя в аккурат до самой смертушки запомню.